Александра Христова - Мертвое солнце

Получилось только отчасти — такие ощущения, наверное, испытывает перегруженный парашют. Мы уже не падали камнем, нет, скорее это можно было бы назвать парением… и вновь неуправляемым: нас мотало, как листья в урагане, из стороны в сторону. При этом мы продолжали вполне бодренько снижаться.

А тут еще одна беда — мои многострадальные штаны, не выдержав издевательства в виде повисшего на них всем весом княжича, решили вдруг расползтись по швам и теперь держались только на честном слове и подаренном мне Саилой прочном ремне с металлическими вставками. Ох… Надо срочно приземляться, хоть куда-нибудь! Иначе вместо двух летунов получится в итоге один полуголый измятый летун и один «припочковавшийся» княжич. Не думаю, что местный правитель обрадуется подобному… Хотя была подленькая мыслишка — отцепить Лэя, обнявшего мою ногу, словно родную маму, и пусть он летит сам, как умеет, — была, была…

Я принялся лихорадочно оглядывать лес под нами, прикидывая, куда можно приземлиться так, чтобы это было наименее болезненно. Ага, кажется, во-о-он та полянка между деревьями подойдет. По-моему, это центральная площадь местного та'ала.

— Кра-а-а-а-а!

— А-а-а-а-а!

— Чтоб тебя мать!

Да сколько можно?!

Увлекшись поисками посадочной полосы, я ухитрился не заметить здоровущую птицу с ядовито-синим оперением, вальяжно летевшую по своим делам. И, разумеется, мы с княжичем дружно да с размаху налетели на этого гордого покорителя небес. Вернее, когда-то бывшего гордым. После такого потрясающего столкновения «птычка», намертво запутавшись в моих волосах, повисла мертвым грузом где-то под крыльями, продолжая противно орать и здорово мешая лететь. А тут еще не вовремя очнулась Миледи и пронзительно заверещала на посмевшего напасть на ее хозяина чужака, едва не оглушив меня еще и своей звуковой атакой. При этом она отчаянно дергалась, пытаясь вывернуться из «пут», оглушительно вереща и царапая мне лицо и шею. Да пусть летит, если хочет — только от меня отстанет! Я освободил мышку от удерживающего ее заклинания, и она, яростно что-то высвистывая, рванулась в атаку на птицу.

— Кра-кра-кра-а-а! — яростно закаркал «птыц», явно намереваясь если не раздергать мне крылья на лоскуты своими когтями, то измочалить спину — однозначно.

— Слушай, ты, птица счастья! — не выдержав, заорал уже и я, когда эта синяя ворона вогнала мне очередной — кажется, пятый — коготь под кожу. — Слезь с меня!

Ага, как же, так она меня и послушалась. А даже если и послушалась бы — из того гнезда, которое сейчас образовывали мои волосы, вставшие дыбом и наэлектризованные общением с деревом, выпутаться без посторонней помощи было невозможно.

Вот так — дружно, весело и с матерком — наш клубок, состоящий из теперь молчащего, словно партизан, княжича, отчаянно верещащей Миледи, оглушительно каркающей птицы и вопящего что-то нецензурное меня, с шумом и треском сломанных ветвей пронесся между деревьев, провожаемый изумленно-испуганными взглядами местных жителей. На подлете к та'алу меня ухитрилось еще и развернуть вокруг своей оси, так что сейчас я летел спиной вперед, изображая из себя крылатый таран. В принципе это было даже неплохо — я уберег глаза от копий с листьями. Но неудобно просто до жути! А самое противное в этой ситуации то, что я не могу обернуться без риска, чтобы этот громкоголосый птах не выцарапал мне глаза!

— О-хо-хо, — вдруг тихонько вздохнул княжич, уставившись круглыми глазами мне за спину. Что такое? Еще одна «птыца счастья»?

Если бы…

Я попытался хоть краем глаза заглянуть себе за спину. Успел заметить только что-то узорчатое зелено-сине-золотое, когда мы в это великолепие врезались.

С диким грохотом и звоном разбитого окна наша кумпания вломилась в помещение, своротив по дороге какую-то мебель. Судя по впившимся мне в бок острым углам… ох… это стул… был…

Я непроизвольно раскинул крылья, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, чтобы меня не унесло куда-то еще. Похоже, зацепил шкаф, ибо разнообразные предметы, осыпавшие меня, когда я все же остановился, были весьма твердыми и… ой… колючими! Да что же это такое — сушеный дикобраз, что ли?! Ай! Колется!..

А в довершение кто-то из нас по дороге ухитрился зацепиться за шторы, так что всю нашу компанию накрыл массивный карниз с тяжелыми полотнищами. Раздался сдавленный «вяк»… Все — Лэя приголубило изыском интерьера. Надеюсь, не насмерть…

«Птыц», оказавшийся в самом низу этого многослойного бутерброда, премерзко заверещал и, пустив в ход все оставшиеся когти вместе с клювом, кое-как отцепился, попутно выдрав мне часть волос. Затем выбрался-таки из нашей кучи-малы, теряя по дороге ворох перьев и каркая что-то явно ругательное. Сдавленное карканье сначала прозвучало прямо над моим многострадальным ухом, а затем резко стихло. Слава небесам — хоть «птыц» заткнулся…

Кое-как разобравшись, где чья конечность, я спихнул с себя полувменяемого княжича, отодвинул в сторону затихшую Миледи, уже успевшую вновь забраться мне на плечо, и, извернувшись, приподнял голову — надо же посмотреть, куда мы с такой помпой влетели.

Ой…

Оказалось, что финишировали мы сквозь окно небольшого, очень светлого кабинета, отделанного в золотисто-коричневых оттенках. Светлая мебель, пушистый ковер на полу — ничего примечательного. Кроме находившихся в нем личностей.

В углу кабинета стоял небольшой столик и несколько изящных резных стульев. Вот на этих стульях, глядя на нас одинаково изумленно, сидели Элли, Рай, Саила и еще пара незнакомых мужчин. Один из них, уже немолодой, с густыми, пронзительно-рыжими (у меня даже глаза от такой яркости заболели) волосами чуть ниже плеч и темно-желтыми глазами, чуть прищурившись, пристально на меня глядел, словно оценивая. Ага, вот и мой эльфийский дедуля! Ну, сейчас я ему устрою… посвящение в великомученики!

Я уже начал было вставать с ковра, как тихое покашливание отвлекло меня от кровожадных планов.

Переведя взгляд на последнего участника этих мирных посиделок (по крайней мере, бывших такими до определенного момента), я застыл на половине движения. И крыло застряло под уже очухавшимся и начавшим активно ворочаться княжичем…

Примерно такого же возраста, как и мой дедуля, мужчина являлся гордым обладателем длиннющей и невероятно толстой косы платинового цвета. Как только шея не сломалась — таскать такую тяжесть! С немолодого, ослепительно-властного лица на меня внимательно и изучающе глядели светло-зеленые глаза. И он нежно поглаживал подозрительно знакомого синего полуощипанного «птаха», который к нему прижимался…