Роберт Сальваторе - Маэстро

— Я был твоим оружием и только.

— Но они ведь не могли в полной мере понять этого, правда?

— Но я это понимаю. И это не мой дом. Мензоберранзан никогда не будет моим домом.

Ивоннель сильнее расслабилась в своем кресле. На её лице отразилось веселье.

— А есть ли у тебя дом? Тот, что имеет значение? Разве все вокруг — не ложь?

Дзирт пожал плечами.

— Ты невыносим, — бросила Ивоннель. — И потому я передумала.

Она махнула стражникам. Дроу бросились прочь, возвращаясь с вещами, которые Дзирт, разумеется, сразу узнал. Он посмотрел на них, даже не пытаясь скрыть свой интерес, когда Мерцающий и Ледяная смерть упали на пол, вместе с поясом, в чьей пряжке был спрятан Таулмарил, сделанным для него Кэтти-бри.

Там же лежали Видринас и Орбкресс, вместе с зачарованной броней Тиаго.

— Победителю, — заметила Ивоннель.

Дзирт посмотрел на неё. Он заметил хмурые лица Квентл и Сос’Ампту. Минолин Фей выглядела очень озабоченной. Ивоннель играла в собственные игры, в равной степени к его и их выгоде — или досаде. 

— Возьми это! Все это, — сказала Ивоннель. — Архимаг Тсэбрек отправит тебя в то место, которое ты называешь домом. Ты дурак, раз отказываешься от столь многого. От таких удовольствий и такой власти.

Дзирт тяжело посмотрел на неё.

— Если все пустое, если это — жуткий и закрученный сон, тогда почему бы не наслаждаться этим? — сказала она.

Когда Дзирт не ответил, она рассмеялась и сказала:

— Иди.

Так он и сделал.

— Как ты смеешь? — нашла в себе мужество Квентл, как только Дзирт вышел, держа в руке свои — и Тиаго — вещи.

— Как думаешь, должна ли я убить его?

— Разумеется! — ответила Сос’Ампту.

— Самым ужасным способом! — добавила Квентл.

— Как думаете, это уничтожило бы его?

— Он был бы мертв. Или того хуже — стал бы драуком, как и полагается, — заметила Сос’Ампту.

— Лучше так! — согласилась Квентл. — Ты должна была убить его, да, заставить мучительно умирать в течение многих лет.

— Нам не уничтожить Дзирта До’Урдена, изуродовав его тело, — пояснила Ивоннель. — Он давно вышел за пределы собственной плоти, чтобы стать существом сердца и души. Его крики будут больше волновать вас, чем его. Потому что он будет знать свою цель и свою истину. И потому вы не можете считать, что мучаете его.

— Тогда убей всех, кто ему дорог, на его глазах! — объявила Матрона Мать Бэнр.

Но Ивоннель только пожала плечами.

— И ради чего? Даже тогда мы лишь подтвердим ту истину, что лежит в сердце Дзирта. Это сердце разорвется при виде мертвых друзей, но победа будет лишь временной. Разбить его сердце — не уничтожить волю.

— Таким образом, ты просто позволила ему уйти? — спросила Сос’Ампту.

Ивоннель рассмеялась, так злобно и понимающе, что от этого смеха у старших женщин выступил холодный пот.

— Дзирт — не Избранный Миликки, — объяснила Ивоннель. — Он избран лишь тем, что у него на сердце. Тем, что он нарек именем Миликки. Его вера заключена в том, что он почитает истину, а не конкретное божество. Он уверен в том, что обретет своего бога, зная, что правильно, а что нет. И только это — его единственно возможное божество. Его нежелание дать имя своей истине, найти бога, не поддержит его на выбранном пути.

Две жрицы нерешительно переглянулись.

— Вера его человеческой жены, Кэтти-бри, значительно проще. Она — Избранная Миликки, — продолжила Ивоннель.

Сос’Ампту и Квентл снова переглянулись и пожали плечами, все еще не понимая.

— Поверьте в прогрессирующее безумие Фаэрзресс, — пояснила Ивоннель. — Когда Дзирт действительно поверит, что он снова обманут, когда увидит перед собой совершенную ложь, он отвергнет её. Целиком. Со взрывом ярости.

— И? — надавила Матрона Мать.

Ивоннель одарила женщин ужасной усмешкой.

— Как думаете, каким ударом для Дзирта До’Урдена станет понимание, что в своей борьбе с ложью он убил свою возлюбленную Кэтти-бри?

Подобный уровень коварства совершенно ошарашил даже сестер Бэнр.

— Я хочу насладиться чем-то большим, нежели пытками дурака, — заметила Ивоннель. Она поморщилась, вспоминая Джарлаксла с его рассуждениями о том, что она не сможет сломать Дзирта. Женщина докажет, как он ошибался. — А вы?