Екатерина Казакова - Наследники Скорби

В глазах обережника промелькнуло понимание:

— Она стала его волчицей, верно?

Лют посмотрел исподлобья и угрюмо сказал:

— Не по своей воле. Просто он сильнее.

— Ну, еще бы. Лесана, отведи его обратно. Завтра у нас будет долгий разговор, Лют. Подумай, что ты можешь предложить в обмен на свободу. И не надейся, что она обойдется тебе дешево.

Пленник поднялся со скамьи и усмехнулся:

— Свободу покупают кровью — ты об этом говоришь, Охотник?

Обережник кивнул:

— Зато спасешь свою Мару.

Волколак кивнул:

— Это хорошая сделка. Все лучше, чем ходить в одной Стае с полоумным. Но и ты подумай, что можешь предложить мне, кроме свободы. Если хотите помощи, не ждите, что я буду сидеть на цепи в каземате.

Обережник смерил его тяжелым взглядом и сказал:

— Диво, что хромаешь ты только на одну ногу. С таким-то длинным языком.

Снег падал медленно и торжественно. Зимний лес — тихий и белый — казался зачарованным и неподвижным. Будто вся жизнь в нем остановилась, замерла до весны. Если бы!

Фебр с двумя дружинниками из старших ехал в сторону Шарнавки. Накануне оттуда прилетела сорока с черной ниткой на лапке. Целителя и колдуна не просили, значит, на весь не нападали. Видать, кружила окрест Стая, которая распугала лесное зверье, а ночами заставляла беспокоиться скотину. Вот люди и попросили помощи.

Найти волколачье логово зимой проще, чем по чернотропу. К тому же у хищников должен был вот-вот начаться гон, и они держались стаями. Достаточно убить одного-двух, чтобы остальные снялись с места, ушли подальше от человеческого жилья, затаились.

Слабый ветерок бросил в лицо несколько снежинок. Внезапно испуганно фыркнула лошадь Трена. Замотала головой. Парень похлопал животное по шее:

— Тихо, тихо…

Но следом забеспокоился жеребец Влета, загарцевал, подрагивая боками.

Фебр бросил через плечо:

— Тетивы взденьте.

Влет, не задавая вопросов, дернулся к налучи.

Это было последнее, что увидел обережник, потому что перед глазами полыхнуло белым, а потом все исчезло.

Он не понял, сколько был без сознания. Видимо, всего несколько мгновений. Потому что сквозь гул и боль услышал крики, конское ржание и рванулся из рыхлого снега на звук. Чья-то Сила вдавила обратно, мешала подняться, душила. Но, несмотря на эту вязкую тяжесть, на боль и круговерть головокружения, ратоборец смог ударить.

Яркая вспышка сорвалась с рук, в нескольких шагах поодаль взвыл и захрипел зверь. Фебр увидел, как с другой стороны над сугробами взмыла смазанная тень, схватился за рукоять ножа, превозмогая натиск чужого яростного Дара, и снова рванулся. Саданул еще раз, уже не видя, куда, но чувствуя, что не ошибся… Кто-то зашелся криком. А ратоборец почти оглох и ослеп от стихийной Силы, которая бушевала вокруг.

— Брось нож, — приказали ему и для вящей убедительности наступили на руку.

Обережник зарычал, ринулся. Дар рвался из тела вместе со злобой и гневом. На миг перед глазами прояснилось — Фебр прозрел, увидел рядом с собой крепкого парня и ударил еще раз.

Успел заметить, что удар достиг цели — нападавший взвыл, скорчился в сполохах голубого сияния, а потом Фебра повалили обратно в снег. Грудина затрещала, будто поверх уронили каменную глыбу, и последнее, что он увидел — летящая в лицо нога в грубом сапоге. Она принесла с собой хруст, боль и темноту.

Клёна спала в санях, заботливо укрытая овчиной. Гвор устроился рядом. Вместе было теплее. Сверху от непогоды их прятал кожаный покров. Ветер выл и швырялся снегом. Завтра они приедут в Цитадель. Завтра…

Обережник вчера говорил, что Клесха может не оказаться в крепости. Он, де, часто уезжает. Девушке стало страшно. Но ратоборец ласково погладил ее по голове и сказал:

— Не бойся, девонька, не прогонят. Что ж ты извелась так?

Лет ему было уже, наверное, за сорок. И Клёне казалось, что мужчина видит ее насквозь. И ее, и ее страдания. Но от него веяло теплой уверенностью и искренней отцовской заботой. Даже мелькнула крамольная мысль — поехать с ним, попросить, чтобы забрал с собой. Только бы не к отчиму. Только бы не туда.

Утро было серым и облачным. Дорогу замело, сани занесло снегом. Гвор провалился едва не по пояс.

— Вот так да… — задумчиво сказал вой.

Клёна молча с ним согласилась.

Ехали долго. Медленно. Лошади едва шли. Девушка даже с надеждой подумала, что, наверное, нынче Цитадели не достигнуть. Однако когда выбрались из леса на большак, путь оказался укатанным. Видать, не одни они сегодня в Крепость тянулись.

А чуть только впереди появилась каменная стена и над ней — возносящаяся в облачное небо остроконечная башня, у Клёны сжалось сердце.

"Хоть бы его не было, хоть бы его не было, хоть бы его не было…" — молилась про себя девушка, а сама тряслась, будто от холода. Что ему сказать? Как в глаза глядеть? Что он ей скажет? Развернет от порога…

Сани въехали на широкий двор. Тут уже стоял обоз, пришедший, видать, всего на пол-оборота раньше. Купцы гомонили, распрягая лошадей. Бегали служки, помогали разгрузить сани, кто-то смеялся, кто-то спорил. Среди заезжих ходил и скрипучим голосом распоряжался старик с жидкой бороденкой.

Гвор помог девушке выбраться из саней.

— Обожди тут покуда. Я провожу…

Она стояла растерянная среди всеобщей суеты и суматохи и не знала, что делать, куда идти. Одиночество еще никогда не было таким страшным, а она — такой маленькой и жалкой. Будто дите неразумное!

А потом девушка почувствовала чей-то взгляд. И обернулась.

Он стоял шагах в десяти и, по всему видать, только вышел, потому что рядом переминался с ноги на ногу худенький юноша в невзрачной одежке прислужника. Небось, послали за креффом по какой-то надобности.

— Ты погляди, что такое, — скрипел тем временем недовольный старик, тыча пальцем в кого-то из обозников и гневно тряся бороденкой, — это ж разве пушнина? Нет, ты засмотри, что привезли, окаянные…

— Клёна? — показалось, Клесх не верил тому, что это она. — Клёна?

Девушка замерла. Жалобно глядя в глаза ненавистному отчиму. Никогда прежде она не думала, что он будет

так

на нее смотреть. Даже не чаяла, что умеет. С таким неверием, с такой радостью и с такой любовью.

— Клёна! — Он оттолкнул руку старика и в несколько стремительных шагов оказался рядом.

— Девочка моя… — Сильные руки стиснули ее плечи. — Жива.

Клесх целовал ее в макушку, крепко прижимая к себе, и девушка разрыдалась, впервые за много-много дней чувствуя невероятное облегчение.

Конец второй книги.