Ирина Успенская - Конт

Виктория думала. Если Линь прислал чистое вино, а судя по его поведению, так оно и есть, то значит, его отравили уже здесь, в Крови. Когда? Сразу по прибытию или вчера непосредственно перед тем, как налить конту? Но если вчера, это могли сделать только кухарки или Саника. Райке она верила как самой себе, а вот Саника и девушки…

Видно, такие же выводы сделал и Рэй, потому что он исчез еще до того, как конт пошел провожать «друга».

А еще не давал покоя Виктории брат Искореняющий, и именно к нему она направилась, когда Линь наконец — то собрался уезжать.

— Что привело тебя в Кровь, брат? — обратился конт к сидящему на высоком рыжем жеребце ксену.

— Я привез письмо для брата Турида, — голос из — под капюшона звучал глухо и незнакомо.

— Я хочу видеть твое лицо. — Боковым зрением конт заметил, как в раскрытые ворота выезжают воины барона и его пассия, ксен тоже развернул коня, но Алан ухватил лошадь под узды, не давая ей двигаться. — Открой лицо, брат.

Ксен наклонился и протянул конту какой — то предмет, Алан машинально его взял. Тяжелый.

— Берегите спину, кир Алан, — тихо произнес ксен и сильно ударил коня пятками.

Конт, чертыхаясь по — русски, отскочил в сторону, чтобы не быть снесенным рванувшим вперед жеребцом. Вот наглая сволочь! Он в сердцах швырнул на землю скрученные в клубок ножные кандалы.

«Нет, Алвис великолепен, — восхищенно подумала Виктория, провожая взглядом удаляющегося всадника. — Как жаль, что мы по разные стороны баррикад».

— Турид! — От вопля конта завыли тау.

Да, уж глотка у нее нынче луженная. Может, попробовать петь? Неясно, как там со слухом, но с громкостью все в полном порядке.

— Кир Алан, дети, между прочим, спят, а вы орете. Учитесь смирению и сдержанности, и Ирий будет к вам благосклонен.

— Письмо, которое тебе привез брат Искореняющий, — конт выбросил вперед руку в жесте, не терпящем возражения.

Видно, что — то в лице Алана дало понять Туриду, что сейчас лучше не пререкаться. Он молча протянул сложенный вчетверо листок.

«Повелеваю прибыть в столицу для получения нового назначения. Ваш приемник уже в пути. Брак с баронессой Литиной Ситко разрешаю. Приближенный к стопам его».

Какая оперативность. До столицы больше десятницы пути, а письмо пришло через несколько дней после помолвки. Конт задумчиво крутил в руках бумагу.

— Что еще говорил Алвис?

— Это был брат Алвис?

Врать Турид не умел, и Виктория не сомневалась в его искреннем удивлении. Он действительно не знал, кто скрывается под капюшоном сутаны. Для служителя ордена Искореняющих прятать лицо было нормой. Кому охота, чтобы его родные знали, какими неблаговидными делами занимается их сын, брат или отец. Виктория прислушалась к своим ощущениям. Кроме восхищения наглостью Искореняющего в душе поднималась волна азарта. Этот раунд остался за Алвисом, но следующий ход она постарается выиграть.

— Хозяин, — раздался робкий голос.

За разговорами и делами Виктория совершенно забыла об артистах, прибывших с Нанни.

— Берт! — Слуга вынырнул из тени за спиной конта. — Вели Санике накормить и разместить артистов. Завтра я с ними пообщаюсь. А затем…

— Я здесь, хозяин.

Саника появился в кругу света совершенно бесшумно и замер, вперив в танцовщицу недоверчивый взгляд.

— Ты? — он бросился к ней и схватил за руку. — Ты!

Девушка испуганно вздрогнула, выдернула руку и спряталась за спину одного из музыкантов. Саника тяжело вздохнул.

— Извини. Я обознался, — разочарованно буркнул он. — Идите за мной.

— Стоп.

Виктория остановилась напротив девушки. До сих пор у нее не было возможности рассмотреть свой «ансамбль песни и пляски». Да, несомненное сходство есть. Только эта лет на десять моложе.

— Это не она, — вздохнул конт, поворачиваясь к рабу. — Но очень похожа.

В этот раз Саника не успел притушить ненависть во взгляде. Ненависть и звериную тоску. Виктория задумчиво посмотрела вслед удаляющимся рабам и повернулась к Берту. С Саникой она разберется позже.

— Какие новости?

— Дарен свалился с лошади и вывихнул руку, но лекарка говорит, ничего страшного, — начал перечислять Берт. — Кирена Литина вышивает ваш портрет, друида просила, чтобы вы к ней зашли. Плотник умер.

— Кусь?

— Еще спит, но дышит. Оська ей в горло вставил ветку олисы, она внутри пустая, и так ее поит. Как плотник помер, он перебрался на его место в комнату, не отходит от Кусь. Жалко ее. Такая верная.

— А плотника, значит, не жаль? — хмуро спросил Алан.

— А его чего жалеть? Дух человека попадает к реке Забвения и отправляется на встречу с богами, а животные умирают навсегда. Нет у них своих богов. Поэтому их жальче.

И не поспоришь.

— Семья у плотника осталась?

— Жена прачкой у нас работает, и двое детишек. Дочки.

— Скажи Нанни, чтобы выдала им три золотых.

— Кир Алан, хватит им и серебра! Да они за такие деньги…

— Берт! Я никогда не оставляю своих людей. По золотому в приданое дочкам и золотой на жизнь вдове. Я у Райки. Приведи туда Санику.

Санику привел Рэй. Точнее, принес на плече и сбросил под ноги конту, при этом так зыркнул на кухарок, что те забились в угол и притихли, испуганно глядя на разъяренного капитана.

— Рэй, ты его не убил?

Виктория устала. Устала морально, ей не хотелось ничего выяснять, ни с кем разговаривать, ничего не хотелось знать. А еще больше не хотелось принимать решения, а ведь придется.

— Живой, — буркнул Рэй. — Это он вино отравил. Больше некому. Я поспрашивал у рабов, говорят, наш Саника очень хорошо разбирается в травах. Он у них за лекаря был. Если кому что болит, всегда к нему обращались. Травки заваривал, ягодки сушил. Сам их и собирал, когда в поле работал.

— Он долго в погребе сидел. Говорит, что бочонок с вином был заставлен другими бочками. Мог за это время и подлить чего, — тихо произнесла Райка с какой — то тоской в голосе.

— Тетка Райка, а ведь пробка из бочки легко вышла, вспомните. Обычно топориком подковыриваем, а тут раз — и выскочила, — взволновано сообщила одна из молодок. — Словно открывал уже кто. Ой, бабоньки, неужто раб — отравитель?

— Саника, — Виктория сглотнула ком в горле и прокашлялась. Говорить было тяжело. — Почему?

— Я поклялся, что отомщу за нее, — спокойно произнес раб, поднимаясь на ноги. — Ненавижу тебя за то, что ты с нею сделал. Ненавижу и не верю тебе. Не верю твоему притворству, твоей неожиданной доброте и справедливости. Знаю, что теперь умру, жалею только, что тебя раньше не убил.