Дмитрий Баринов (Дудко) - Ардагаст, царь росов

   — Добыча... В ней ли дело? Я ведь теперь — воин Солнца, бьюсь с нечистью и слугами её, как сами светлые боги. Уж не я бесов боюсь — они меня. Да какому лешаку такое выпадало?

   — Ну и что тебе светлые боги пошлют за верную службу?

   — Царство Ардагаста большое, а станет ещё больше. Может, и для меня где лес найдётся. А что ещё лешему надо?

   — Пропадёт это царство в один день! Твой царь только и делает, что себе врагов ищет, да таких, что подумать страшно. И найдёт-таки сильнее себя! И будет потом нечисть мстить и тебе, и мне, и детям.

   — А чтобы нечисть мстить боялась, надо её...

   — Ой, уходили бы вы, воины святые, отсюда поскорее... — простонала женщина, не слушая его.

   — А дети-то как? — вздохнув, спросил Шишок.

   — Живы, здоровы. Обвыкли уже в селе. А лес им по-прежнему — дом родной. У бабушки они сейчас. Она-то их к лешему не пошлёт, как меня когда-то.

Лешачок снова вздохнул. Со своей тёщей он предпочитал не связываться. Из хаты вышел, опираясь, будто невзначай, на рогатину и поигрывая охотничьей сетью, высокий крепкий мужик с кудрявой бородой.

   — Слушай, лесной хозяин, шёл бы ты да воды не мутил. Лес тут не твой, а двор мой. А бабу эту я любил ещё до того, как она к тебе попала, ясно?

   — Коли любил, так чего не пришёл в лес со мной в честном бою померяться?

   — Дурак я, что ли? Ты в лесу с дерево можешь вымахать. Попробуй-ка биться у меня на дворе.

Мужик сверху вниз взглянул на приземистого лесовика. На дворе не росло ни деревца.

Лешак сплюнул, гордо вскинул бороду:

   — Да кто ты такой, чтобы я с тобой бился? Чёрт, или чудище, или хоть голядин? Не видел я тебя ни на Белизне, ни у Медвежьей горы. И не за бабой к тебе пришёл по царскому повелению, а за данью. Три собольи шкурки с вас. Старейшина-то ваш всю ночь перед Мораниным днём прятался у чужой жены под одеялом.

   — Он один умнее вас всех, — огрызнулась женщина.

   — Вместо одной собольей можно три беличьи, — невозмутимо добавил Шишок.

   — Соболя добывать я ещё не разучился, — проворчал охотник. — Весь мир баламутят, ещё и плати им за это...

Лесовик шёл селом, сжимая в широкой руке три шкурки, и талый снег хлюпал у него под ногами. И таких вот они, воины Солнца, защищали, кровь проливали ради них... Ничего, оказывается, его подвиги не значат даже для этой бабы, с которой он столько лет прожил. Хотелось выпить, а ещё лучше — напиться. Вдруг со священной горы донеслись девичьи голоса, загудел бубен, зазвенела сталь. Шишок поднял глаза, прищурился. Девушки, встав в круг, хлопали в ладоши, а в кругу молодые воины — то ли сарматы, то ли поляне, то ли северяне — плясали по-сарматски, скрещивая мечи. Неожиданно Серячок встрепенулся и, радостно взлаяв, помчался на гору. Леший поспешил следом и увидел, как волк ласкается к одной совсем молоденькой девушке. В ней лесовик сразу узнал свою старшую дочь.

В глухой чащобе, куда не заходят охотники ни из северян, ни из нуров, ни из голяди, на полянке среди угрюмых вековых деревьев горел костёр. На ветвях белели человеческие черепа. На залитом кровью валуне лежало тельце годовалого ребёнка. У костра стояла женщина в сорочке и чёрном плаще, с распущенными светлыми волосами. Сорочка плотно облегала её сильное, здоровое тело. Женщина держала в руке чашу, сделанную из черепа, и лила в огонь свежую кровь. В тишине безлюдного ночного леса разносился её голос:

   — Зову тебя, Подземная Владычица, Хозяйка Зверей, Властная над Солнцем, Всеубивающая, Всеразрушающая! Приди сюда, где петухи не поют, собаки не лают, люди земли не пашут, светлым богам не молятся! Зову тебя, Смерть-Яга!

Далеко на севере завыл ветер и понёсся, раскачивая и ломая верхушки деревьев. Пригнанные ветром тучи скрыли луну. Что-то непроглядно-чёрное мчалось по ночному небу, гася звёзды. Лес проснулся. Закаркали вороны, заухали совы, затрещали сороки, приветствуя чёрное летучее тело. А оно зависло над костром и устремилось вниз, на глазах превращаясь в чёрную ступу, в которой сидела старуха с распатланными седыми волосами, орудуя пестом и помелом, будто вёслами.

Изломав в щепки пару кустов, ступа опустилась у костра. Старуха выбралась наружу и, едва кивнув в ответ на низкий поклон женщины, подошла к валуну. Взяла в руки тельце, принюхалась, пробормотала: «Лучше бы поджарить» — и извлекла из ступы железный вертел. Женщина бросилась насаживать тельце на вертел, но старуха отстранила её:

   — Э, да у тебя руки дрожат. Пригорит ещё. Дай, я сама. — Она поудобнее уселась у костра и принялась со знанием дела поджаривать ребёнка. — Душу есть не буду. Прокопчу сейчас хорошенько, зачерню и вселю. У западных голядинов как раз одна ведьма рожает. Потерпит до утра. Ничего, живучая — в моей ступе пестом не утолчёшь. Зато ведьмака родит на славу... Ну, так что у вас в ночь на Моранин день творилось? Мне, знаешь ли, не до того было. Старый дурак снова драку затеял с Перуном и Даждьбогом, не хотел ерзовку свою ненаглядную наверх отпускать... Ну, так докладывай, великая ведьма лысогорская!

Костена опустила голову на стиснутые руки:

   — Плохи дела, Владычица. Совсем плохи. Чернобор погиб, всех наших на Медвежьей горе перебили Ардагастовы разбойники. Одна я с дочерью и с зятем вырвалась. И медведь мой погиб, и медведица его, и все Великие Звери, каких мы смогли вызвать. Конец Черной земле!

Старуха преспокойно продолжала поджаривать своё яство. Богиню смерти чья бы то ни было смерть возмутить не могла.

   — И поделом вам с мужем. В нечистую игру играли! — Яга погрозила вертелом. — Вы кому там служили? Нам или зверью этому? Думаете, если я первая Хозяйка Зверей, так мне с ними легко управиться? Додумались — Змея Глубин вызвать, хоть и в медвежьем облике... Да он, если разгуляется в полную силу, все три мира разнесёт! Я знаю — сама с ним билась. С пестом, на кабане верхом. Еле обратно под землю загнала. Его вызывать — только лишней славы добавлять племянничкам моим да их избранникам.

   — Да человек ли он, этот Ардагаст? Колаксаеву чашу из двух половин слить и биться ею — ни один смертный такого не мог! Даждьбог ли в него воплотился или Ярила с кем прижил?

   — Даждьбог только избрал его, отроком ещё. А Ярила разве что свёл родителей его. Сорвиголовы были — друг друга стоили. Ты ещё матери его не видела, да и сестры. Обе далеко отсюда. Молись, чтобы сюда и не добрались.

   — А если он не бог, то как же может... как же смеет! — Костена сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, голос её сорвался на крик. — Ведь всех лучших, мудрейших людей в лесу истребляет, под корень изводит! Кто же останется — горлорезы его да дураки, что их кормят? А в наставниках у них разве волхвы? Недоучки, отступники, бродяги безродные! А ведь как хорошо было в Черной земле: ни войны, ни усобицы, все страх чернобожий знали, нас, мудрых и вещих, почитали: и старейшины, и воеводы, и простые поселяне.