Елизавета Левченко - Цвет неба

Поставила уже опустевшую кружку между стопами, чтобы она грела их. Все-таки открытые сандалии — это издевательство, и опять задрапировала подолом. Утро было не такое уж теплое. Что-то меня совсем холодит… Вот же! Все платье виновато. Нет, я ничего не говорю — оно очень красиво, вот только не приспособлено для ежедневной, а особенно, утренней носке на лоне природы. Я повела плечами в приступе судороги и поежилась. Дрожь не переставала, наоборот, она продолжала бить все сильней, кажется, это не укрылось от Демма. Он зашуршал своей одеждой, стягивая жилет, а потом и рубашку, и с непроницаемым лицом подался ко мне, накинул ее на плечи, а сверху еще и жилет. Я проводила взглядом его голый торс и отвернулась, пока он не заметил, что я его разглядываю. Тонкая ткань хранила его тепло… Я завернулась поплотнее, зарывшись замерзшим носом в рубашку. Вот сейчас согреюсь… Наверное… Холод исходил откуда-то из костей и распространялся по телу, сводя на нет все тепло его рубашки. Да что же это такое?

Демм придвинулся ко мне и крепко обнял. Я просто утопала в его объятиях.

— Прости меня, — выдохнул он. — Все из-за меня.

— Почему ты извиняешься?

— Я все же забрал частичку твоей души. Я чудовище.

Значит, этот холод — последствия того, что он… Нет. Я помню, что чувствовала, когда поцеловала его. Он не забирал мою душу — я отдала ее.

— Она же итак принадлежит тебе. Ты не виноват, что мне этого захотелось. — Я прислонилась виском к его лбу и вздохнула.

Вот как это понимать? То я бегу и жутко смущаюсь, то спокойно могу говорить подобные вещи…

Тепло постепенно возвращалось в мое тело. Ну что он так разволновался? Все же приходит в норму.

— Я же предупреждал тебя… Почему ты меня не послушала? — Неожиданно заговорил Демм.

Я сразу поняла, что он имел ввиду.

— Потому что для меня тогда не важно было потерять душу… — выдохнула я и взмолилась. — Демм, не задавай мне таких вопросов!

— Почему? — лукаво выдохнул он. Отстранился и требовательным взглядом впился в мои глаза. — Почему нельзя?

Его глаза притягивали, как магниты… Он сам был как большое магнит, словно настроенный для моего притяжения. Почему он не может догадаться, что я не могу говорить о таких вещах вслух?! Я заворошилась и вырвалась из кольца его рук. Он не удерживал меня. Я просто больше не могла быть настолько рядом с ним, сражаться со своими противоречиями. То говорю, то нет, то смею, то наоборот. Не могу больше.

Я сбежала по склону и подставила лицо теплым солнечным лучам.

Я так запуталась. После того поцелуя, минут моей небывалой смелости, многое, очень многое переосмыслилось. Но ничего так и не прояснилось, стало еще запутанней. Один раз попробовав, я хочу вновь прикоснуться к его горячим губам. И боюсь. Я ужасно смущаюсь. Когда он рядом, чего бы я не хотела, я вряд ли это сделаю. Не найду сил. Просто трусливо, как сейчас, сбегу. А когда одна думаю обо всем спокойно… Вот что мне теперь делать?

Я услышала как он подходит.

"Похоже, теперь я смогу узнавать его по шагам". - усмехнулась про себя.

— Алексин, ты не убежишь, не дав ответы на мои вопросы!

Сердце пропустило удар. Я боялась обернуться, боялась увидеть его глаза, и отражение его чувств.

— А почему нет? — неожиданно смело ответила я, разглядывая траву у себя под ногами.

— Я больше не дам, — с уверенностью прозвучал его голос. — Ответь мне. — Я спиной чувствовала, как он подходит все ближе. Как у меня только находились силы, чтобы не бежать позорно прочь?

Ответить… Признаться? Да, именно так. Только вот как объяснить ему, что я чувствую? Это ведь так глупо. Глупо и по детски.

— Я просто боюсь… — Это слова сорвались с губ так естественно, что я удивилась. И продолжила также легко, как и начала. — Я ужасно смущаюсь. Поэтому и бегу. — Я обернулась к нему и горько усмехнулась. — Вот так вот. Все просто и так сложно. Не знаю, зачем я повернулась. Наверное, невыносимо было продолжать стоять к нему спиной. И я не могла не взглянуть в его глаза.

Он молча смотрел на меня и… засмеялся.

— Ты так все усложняешь, Алексин! — Он подошел и медленно обнял меня, крепко, очень крепко прижал к себе. — Я так много, очень много хочу, но самое главное мое желание — быть рядом с тобой. Всегда. А ты? Чего ты хочешь?

Это прозвучало как… провокация. Тихий, волнующий шепот, щекочущий ухо, и заставляющий покрываться мурашками… он так близко, и его присутствие заставляло бешено стучать сердце. Как же… как же мне хотелось обнять его в ответ. Прикоснуться к его коже. Взглянуть в глаза. Мои желания… Он сказал мне, что хочет быть рядом. Вот так просто и легко. Не то, что я. Страдаю, маюсь… а может, он прав? Я все усложняю? Но как же иначе?.. Не знаю… не знаю…

— Быть рядом, — очень тихо сказала я. И осмелев от того, что у меня получилось это сказать, повторила громче и настойчивее. — Очень хочу. — Я сжала его рубашку.

Он отстранился, взял мое лицо в ладони с такой бережностью, что защемило сердце, а я тонула в ласке его глаз. Я подняла руку и с нежностью провела кончиками пальцев по его щеке, дотронулась до чуть раскрывшихся губ. Смущенно улыбнулась.

Как оказалось просто это сделать… маленькие шаги навстречу.

— Это значит, что ты больше не будешь убегать?

Я тяжело вздохнула.

— Я сама не знаю… но я постараюсь этого не делать.

Он тоже слегка улыбнулся.

— Но знай, бегай — не бегай, я все равно поймаю тебя.

Во мне проснулось озорство. Я вывернулась из его рук и побежала прочь с криком: "Тогда попробуй!"

К сожалению, поймали меня быстро и, похоже, не особо утруждаясь. Но я подставила подножку и ловко свалила его на траву, потом правда сама перепугалась и присела рядышком с распростертым Деммом, лежащим, закрыв глаза.

— Это уже второй раз! — медленно проговорил он.

— В смысле?

Он приоткрыл один глаз.

— Облила кипятком ни за что ни про что — раз, — он начал загибать пальцы, — подставила подножку — два. — Он помахал отставленными пальцами. — За что?

— Просто так! — фыркнула я, встала и отошла в сторону, смотрю на зеркало воды, переливающееся серебром.

— Алексин… — Что-то такое было в его голосе… такое волнующее, что заставило меня почти мгновенно обернуться с замершим сердцем.

Он лежал там же. Рубашка была расстегнута, обнажая его торс с точно прорисованными как будто искусным скульптором мышцами, один краешек воротника касался его подбородка, другой отброшен в сторону так, что была видны часть плеча и напряженная шея. Черные волосы растрепались, шнурок, удерживающий хвост то ли лопнул, то ли… Они покрывалом устилали траву, отдельные пряди касались его лица, шеи, и солнца играли на них глубоким синим цветом. Уголки приоткрытых губ были опущены, а брови сведены, что придавало ему оттенок суровости, жесткости… чувственности, накалившей воздух до предела.