Анна Московкина - Исток

Высыпавшие из домов на шум горожане с ужасом смотрели, как внутри круглого красного шара заживо горят три человека, корчась от жара. А посреди сидит сгорбившийся старик, прижимая к себе тело мертвого друга.

Сфера становилась все меньше.

Пока не исчезла совсем.

Посреди пепелища лежал тот самый старик, обугленный, обессиленный, но еще живой. Кто-то из колдунов, проснувшийся от шума боя, заковылял к нему на костылях, на всякий случай прикрываясь щитом отрицания.

Старик что-то шептал.

Колдун на костылях нагнулся над ним, пытаясь разобрать невнятные слова.

Уже позже — перед рассветом, два взмыленных коня ворвутся в Истоковицкие ворота, понукаемые всадниками, которых мучило всю ночь нехорошее предчувствие. Два брата, близнецы Оверкаллен, черноволосые сильные, молодые, высоченные, так похожие на своего отца в молодости, услышат от инесского колдуна по прозвищу Серая Шельма последние слова своего наставника и учителя. Серая Шельма отведет их к телу, и парни упадут на колени, совершенно одинаково, склонят красивые головы, глотая слезы. И один, старший, прошепчет:

— Хоть на смертном одре ты признался, что ты наш отец, старый хрыч!

А потом тихо разрыдается. И Серая Шельма, почитавшийся страшным болтуном, никогда никому не расскажет, что видел. Он так и унесет с собой в могилу события того утра, разболтает лишь о том, как видел последний бой колдуна Фотия по прозвищу Отшельник. Расскажет, какие у него сыновья, унаследовавшие силу и мудрость отца.

А братья Оверкаллен с тех пор будут зваться «близнецами с Черных гор», сыновьями легендарного Фотия Отшельника, колдуна, объездившего весь мир, где, как говорили, на северных островах была у него любимая женщина — светловолосая Глед Оверкаллен.

— Элина! Ты здесь?

— Здесь, — отозвалась магичка из глубины землянки. — Помоги мне!

— Он мертв?

— Да. Чертов инессец, насмехался надо мной всю ночь.

— И ты его убила?

— А что прикажешь делать? Я израсходовала на него весь запас развязывающих язык снадобий, а ему хоть бы хны! Молчал и кидался плоскими шуточками.

Она появилась на пороге растрепанная, в белых катанках и незастегнутом полушубке.

— Плохие новости, Эли. — Маг привязал к морде коня торбу с овсом.

— Еще хуже, чем мои? — скривилась магичка.

— Фотий Отшельник убил Леймиру, Клавта и Нестарка, до этого они прикончили Зятлика из Истоковиц. Отшельник умер от истощения. Инессцы подобрались к замку и ходят вокруг, как лесные коты, не решаясь на более явные действия. Пересмешника не видно и не слышно, хотя соглядатаи передали, что границу долины он пересек. Борца еще не нашли, по его следу пустили химер, но ни одна не вернулась.

— А что Фарт?

— Фарт судорожно собирается покинуть замок.

— Порталом?

— Химер — порталом, слуг и стражу — санями. Они собрались подняться по Сабельке к хребту.

Элина поморщилась:

— Помоги мне его вытащить.

— Да, сейчас. Нам надо найти Пересмешника и Борца.

— Нам? Или тебе?

— Мне, — признался мужчина. — Мне. Но я надеялся, что ты мне поможешь…

— Ну что ж, Сворн… — Магичка криво усмехнулась. — Пожалуй, помогу, но сначала ты поможешь мне вытащить это тело на улицу.

— Не вытаскивай. Не надо. Лучше сожжем землянку вместе с ним.

— Хм… а это идея…

Рысь насторожилась, кисточки затрепыхались, бегущий позади остановился, озираясь.

Рысья морда сморщилась — кошка зашипела, заложив уши назад. Лошадь одного из всадников шарахнулась назад.

— Дура! — выругался всадник. — Тихо! Опа-опа!

К рыси подоспел друг. Теперь обе лошади рванули удила, забывая о боли в зверином страхе перед оборотнями. Спутник рыси не был ни зверем, ни человеком. Всадники переглянулись, силясь справиться со взбесившимися лошадями.

Глаза оборотня погасли, один начал косить, из ярко-желтого сделавшись светло-карим.

— Тшшш… — прошептал оборотень. — Хватит… Тсс…

Копыта, молотящие снег, остановились.

— Ты напугал наших лошадей! — зло выкрикнул всадник.

— Не надо было выезжать мне навстречу. Кис, тихо, не шипи.

— Борец, — буркнул второй всадник. — Наш.

— Борец? Лавт Борец? Оборотень. Как я не догадался.

Косой скептически посмотрел на незнакомцев. Заметил раскосые глаза и рыжие волосы первого всадника и длинную русую бороду второго. Заметил, что у рыжего за плечом вместо меча была лютня, а шапка сидела довольно косо.

— Владычица Инессы не велит доверять всяким проходимцам, — буркнул оборотень.

— Да, государыня у нас осторожная… Но неужто илнесцы не узнают своих собратьев на чужбине.

— Кому где чужбина… Пересмешник, — все еще сомневаясь, сказал Борец. — А ты, значит, Люта Молчун?

— Он самый, — ответил за приятеля Пересмешник. — Ты не думай, прозвище он свое оправдывает, молчать может седмицами, ибо не видит в словах особого смысла.

— А ты, я вижу, за двоих горазд трепаться.

— А ты в тварь какую-то обращаешься. В какую, кстати?

— В мохнатую. С четырьмя лапами и хвостом. Кис, иди ко мне.

— А это твоя подружка?

— Умгу, — промычал Лавт. — Сестрица. И куда вы путь держите… Коллеги?

— А ты куда?

Мужчины замолчали, в воздухе повисло напряжение.

«Не так уж легко подделаться под менестреля и молчуна», — думал Борец.

«Мало ли оборотней?» — тревожился Нежад Пересмешник.

Только Люта Молчун ничего не думал, благо привык молчать даже в мыслях.

— Есть тут…

— Один…

— Замок…

— Надо бы…

— Проверить.

— Поехали уже… — неожиданно изрек Люта. — Павлины!

— А вдруг он…

— Наш он, — доверительно сообщил Люта и замолк.

Нежад мысленно подсчитал, сколько Молчун произнес слов за сегодняшний день, выходило, что следующих дожидаться придется около месяца.

Город спал. Дремали стражники на стене, избалованные спокойной жизнью. Храпели в своих домах горожане, прижав к бокам супруг или любовниц. Свистели носами одинокие старые девы, зажав одеяла меж дряблых коленей. Мурлыкали во сне девицы, сопели дети, причмокивающие во сне губами. Город спал.

Но не весь. Редрин Филин ходил по своей опочивальне, как зверь по клетке. Будь у него чуть меньше спеси и достоинства, он начал бы бросаться на стены. Но не бросался, ему хотелось думать, что честь и достоинство еще не пустой звук. Вспоминать про спесь он не стал, ибо не считал себя спесивым. Филин грузно ходил, пересчитывая узорные квадраты хордримского шерстяного ковра, который ткали тридцать восемь лет. Государю было чуть больше сорока, немного старше ковра, совсем чуть-чуть.