Глен Кук - Стальные сны. Серебряный клин

— Все возможно. — Он пожал плечами. — Но не думаю. Не вижу смысла. Если это тот, о котором я сначала подумал, то у него своих дел по горло. Сперва подмять под себя Империю, потом найти управу на тех немногих Взятых, что еще разгуливают на свободе.

У меня тоже было время прикинуть, что за сила проснулась и двигается в Курганье, кто мог так сильно воздействовать на Ворона. Хотя почти невозможный, ответ мог быть только один. Хромой. Тогда они сожгли тело, а пепел развеяли по ветру. Но так и не смогли нигде отыскать голову.

— Если это Хромой, — сказал я, — мы можем нарваться на неприятности. Смысла в его действиях нет и быть не может. Во всяком случае, для нас, смертных. В нем одном больше безумия, чем в целой армии психов.

Ворон взглянул на меня, потом снисходительно улыбнулся.

— Похоже, у тебя под черепушкой завелось что-то, кроме опилок, малыш. Ну так крутани мозгами. Подумай сам, зачем даже самому сумасшедшему колдуну гнаться за нами через полмира? Один шанс на тысячу, что это действительно он.

Я улегся и снопа принялся считать падающие звезды. Насчитал еще шесть штук, почти выкинув из головы мысли о Хромом. Похоже, моя идея яйца выеденного не стоила. Хромой всегда точил зуб на Ворона, но не настолько, чтобы гоняться за нами по всему белу свету. Даже если он окончательно рехнулся.

— Между молотом и наковальней… — непроизвольно пробормотал я.

— Что?

— Готовься к худшему, братец Корвус. Застегни на все застежки броню на своем втором «я». Если это все-таки Хромой, ему нужны вовсе не мы.

— Что ты сказал? Повтори!

Он искоса бросил на меня острый, подозрительный взгляд. Его ястребиное лицо сделалось еще более хищным и опасным, чем обычно. Мне таки удалось подхлестнуть его, использовав родовое имя.

— Что слышал. Ему нужно то же, что нам. Догнать Черный Отряд.

— В этом тоже нет смысла, Кейс.

— Черта с два. Для него есть. Ты просто никогда не смотрел на мир так, как его видят Взятые. Ты сам не подарок, но еще не перестал считать людей за людей. А Взятые так не считают. И никогда не считали. Для них человек — раб, орудие, мусор, который можно использовать и отшвырнуть в сторону. Все они такие, кроме одного, который оказался настолько силен, что сумел сделать их Ее рабами. А ведь именно Она сейчас скачет куда-то с твоим приятелем Костоправом. Насколько нам известно. Так?

Он принялся обсасывать эту идею. Вертел ее так и эдак, ворчал, тряс головой, словно собака, грызущая неподатливую кость.

— Она потеряла могущество, — сказал он наконец. — Но не утратила знаний. А того, что она знает, достаточно, чтобы покорить полмира и надежно держать в узде Десять Взятых. Да. Она — желанная добыча для любого колдуна, который сможет наложить на нее свои лапы.

— Наконец-то допер. — Я закрыл глаза и постарался заснуть. Это удалось мне далеко не сразу.

XXI

Старик сидел спокойно, почти не шевелясь. Если ему все же приходилось двигаться, он делал это медленно и осторожно. Он угодил в шаткое положение. А ведь, преследуя этих людей, он едва не загнал себя насмерть. Спрашивается, зачем?

Напрасно. Все оказалось напрасным.

Да они просто сумасшедшие. Таких надо держать под замком для их же собственной безопасности.

Женщина, сидевшая футах в двадцати слева, наблюдала за ним. Лет двадцати пяти, голубоглазая блондинка, пять футов и шесть дюймов ростом. У нее были водянистые глаза и квадратная челюсть, а бестолковая манера держать себя иногда заставляла сомневаться, все ли у нее дома. Но за этим нелепым фасадом ощущалось мощное чувственное начало.

Она была глухонемая и могла объясняться только знаками. Но командовала здесь именно она. Это была Белая Роза, та самая Душечка, которая положила конец безраздельной власти Госпожи.

Как такое вообще могло случиться? Просто не укладывалось в голове.

Справа за каждым его движением следил высокий, стройный, смуглый, бесчувственный, словно камень, мужчина, в жестких глазах которого светилось не больше тепла, чем во взгляде змеи. Он одевался во все черное. Может, это что-то означало. Но кто мог сказать — что? Сам он разговаривать не желал. Отказывался наотрез, и все тут. Вот потому-то его окрестили: Молчун.

Парень и сам был магом. Сейчас вокруг него были разбросаны орудия его ремесла, будто он ждал, что незваный гость может попытаться что-то предпринята.

Глаза Молчуна были черны как ночь, тверды как алмаз и столь же дружелюбны, как сама смерть.

Проклятие! Человек ошибся раз в жизни. Прошло четыреста лет, а они не хотят дать ему искупить свою вину.

Где-то неподалеку болтались еще трое, братья Крученые. Собственных имен у них, похоже, не было. Они отзывались на нелепые клички: Лапошлеп, Ишачий Лоб и Братец Медведь. Правда, когда Душечка оказывалась близко, Ишачий Лоб превращался в Пенька. Хотя она все равно ничего не могла слышать.

Все четверо боготворили ее. И любому, кроме нее самой, сразу становилось ясно, что Молчун вдобавок питал романтические надежды.

Законченные психи. Все до единого.

— Эй, Сиф Шрам! — раздался откуда-то сзади пронзительный крик. — Какое вероломство ты задумал на сей раз, Царапина?

Дослушав последовавший взрыв противного хихиканья, он утомленно сказал, наверно, уже в тысячный раз:

— Зовите меня Боманц. Сифом Шрамом меня не называли с тех пор, как я был еще мальчишкой.

Много, очень много времени прошло с тех пор, как он последний раз слышал это имя. Не одна сотня лет. Он не вел точного счета. Прошел всего год, как он вырвался из пут колдовских чар, которые большую часть времени держали его в особом виде транса, в стасисе. Один за другим проходили годы раздоров и кровавого ужаса — годы становления и укрепления Империи Госпожи. Он узнал о происходившем лишь с чужих слов, после того как все уже свершилось.

Он, Боманц, или Сиф Шрам, был всего лишь артефактом, пережитком стародавних времен. Глупцом, вознамерившимся истратить неожиданно доставшиеся ему в дар от судьбы последние годы жизни на то, чтобы искупить свою часть вины за участие в пробуждении, в высвобождении древнего зла.

А эти идиоты не желали ему верить, хотя прошлой зимой он едва не отдал концы, помешав дракону прикончить их всех во время завершающей борьбы в Курганье.

Кретины. Разве не ясно, что все плохое, что ему было отпущено совершить в жизни, он уже совершил?

Три брата появились откуда-то спереди и присоединились к остальным. Значит, сзади кричали не они. Но Боманц и так это знал. Двое из них просто не говорили ни на одном из понятных ему языков. Третий немного объяснялся на форсбергском, но на таком ломаном, что лучше бы и не пытался.