Ольга Кай - Городская Ромашка

С того вечера они с Мирославом почти не разговаривали. Сыновнюю почтительность никто не отменял, и Мирослав по-прежнему оставался предельно учтив, но спокойная вежливость его порою казалась Вояру верхом двуличия: то, что Мирослав действительно считает себя не вправе сердиться на отца или обижаться на него, воеводе почему-то и в голову не приходило. И потому, даже после рассказанного Сивером, воевода так и не смог пересмотреть своего отношения к собственному сыну. К тому же Мирослав постоянно предоставлял отцу новые поводы для недовольства: взять, хотя бы, эту его дружбу с городской девчонкой Ромашкой. "Уж не жениться ли он на ней собрался? - в который раз спрашивал себя Вояр, замечая сына в обществе этой девушки. - С него станется…" А когда та самая Ромашка пошла следом за войском? Этот поступок сам по себе, безусловно, заслуживал всяческого осуждения, да ко всему прочему воевода знал, что на самом деле Ромашка пошла за его сыном. И это снова характеризовало и ее, и Мирослава не с самой лучшей стороны.

Мирослав скоро заметил, что его мать то и дело тревожно поглядывает на отца. "Вояр, Вояр, что ты…" шепотом говорила она, но воевода лишь раз ответил ей взглядом. Мирослав же сделал вид, будто не слышит и не видит ничего. Спокойно доел, отставил пустую тарелку, поднял глаза на мать.

- Ну, рассказывай, сынок, рассказывай, - попросила Любима. Она, ясное дело, чувствовала, как нарастает напряжение между мужем и сыном, сидящими друг напротив друга за столом, и старалась как-то разрядить обстановку. Да только говорить Мирославу отчего-то не хотелось.

- Мне и рассказать нечего, мама, - ответил он. - Мы разгребали склады, потом перекапывали землю, садили деревья. Вот и все.

- А нам говорили, что городские украли у вас оружие и напали, - покачала головой Любима.

- Было такое. Но это всего несколько человек. Остальные, наоборот, помогали нам.

- Да как же, - проворчал воевода, потом добавил громко. - От городских только и стоит ждать ножа в спину.

- Это не так, - мягко ответил Мирослав. - Среди горожан много хороших людей. Еще в то время, когда я жил в городе, они очень помогли нам с Ромашкой.

- Ну вот, опять, - недовольно произнес воевода. Ему было неприятно даже слышать имя городской девчонки. Но прежде, чем Мирослав успел хоть что-то возразить, Любима вмешалась, попыталась перевести разговор на нейтральную тему.

- А у нас тут все по-старому. Да, я-то недавно, дней пять назад, к тетушке твоей ездила, к Дарине - у нее двойня родилась. Девочки две. До чего пригожие, обе на одно лицо, и обе в матушку. А старший сын ее вроде как жениться надумал, девку себе нашел красивую да работящую. Дарина говорит - рукодельница знатная. Она и сама рада, что сынок себе такую женку выбрал. Что еще нового? К посевной вот готовимся. Хорошо, что ты вернулся, сынок, вовремя.

Любима замолчала, посмотрела на хмурое лицо сына.

- Ты устал, поди, - заволновалась она. - Может, отдохнешь, поспишь немного?

- Нет, мама. Спасибо. Я не устал.

Он все еще сидел за столом. Чувствовал - не хочет мать его пока от себя отпускать. Соскучилась ведь - почитай, полгода сына не видела, ну или около того. Глядит - не наглядится. И причитает тихонько, едва слышно, заботливым, материнским взглядом ощупывая его осунувшееся лицо и худощавую фигуру. Молоко перед ним поставила - парное, с первыми петухами надоенное - специально, для сыночка любимого. Мирослав сделал глоток из кружки и вытер губы - тяжелый взгляд отца не давал покоя.

- А Людмила, соседки нашей дочка, заходила давеча, о тебе спрашивала, - вдруг, словно вспомнив о чем-то, сказала мать. - Она-то едва ли не каждый день узнавала, нет ли новостей. Я ей сказала, что старейшина велел вас сегодня ждать, так что, может, зайдет поздороваться.

Мирослав кивнул, скорее в знак того, что услышал, но матери того показалось мало.

- Хорошая девушка эта Людмила, добрая, заботливая, да рукодельница какая. Ты подумай, Мирослав, подумай. Может, и посватаешься…

Ответить Мирослав не успел.

- Да не будет он думать, - раздался голос отца. - Видала же, с кем он ходит по вечерам? С городской девчонкой, которую летом с собой привел. Может, ты еще и посвататься к ней решил, да жениться без родительского благословения? Да только вряд ли теперь это у тебя получится.

Метнув взгляд на отца, Мирослав снова посмотрел на мать. Та покачала головой, вздохнула и произнесла:

- Не дождалась тебя Ромашка.

Парное молоко в кружке медленно остывало, а пальцы Мирослава все еще охватывали обожженную глину с разноцветным узором по ободку. Под пристальным взглядом сына Любима поспешно объяснила:

- Как войско из похода вернулось, так в дом их Сивер роднянский и зачастил. Недели не проходит, чтобы его на пороге не видели.

- Значит, по делу, - твердо сказал Мирослав.

- Ох, не знаю, не знаю. Звана-то его не спроста привечает, на чай приглашает да угощает - видно, присматривается, как к будущему зятю. Да и с самого возвращения ни разу Ромашка твоя не зашла, не спросила - как дела, какие новости. А Людмила-то заходила, волновалась. Видно сразу, любит тебя, по-настоящему любит. А городская - ну что с нее возьмешь! У них ведь и воспитание другое, и…

- Не надо, мама, - перебил ее сын.

- Что ты, Любима, ему говоришь! Разве ж ему понять, - вмешался воевода. - Не видишь что ли, сын наш уж и уважать себя перестал, да и семью свою, родителей своих ни во что не ставит. Слова твои ему в одно ухо влетают, в другое… Видать, совсем забыл, с кем мы век назад воевали, да и этой зимой чьи города разрушали. Забыл? Того и гляди, брататься с врагами начнешь!

Мирослав резко поднял голову и уперся взглядом в жесткое лицо отца. И медленно, без спешки, поднялся из-за стола. Виски его горели, но лицо оставалось спокойным, только в глазах появилось что-то новое, сразу же воеводе не понравившееся. "За что, отец? За что называешь меня предателем?" Вслух Мирослав этого так и не спросил - просто смотрел на отца, в то время как незаслуженная обида жгла изнутри сильнее любого пламени, мешая думать.

- Ох, ну что ж это такое, - горестно всплеснула руками Любима. - Вояр, что же ты… Мирослав!

Она подошла к сыну, обняла его за плечи, пытаясь вновь усадить на лавку, да только Мирослав остался стоять.

- Молчишь? - грозно спросил воевода.

Под его строгим, осуждающим взглядом сын подошел к двери, наклонился, поднял дорожную сумку и, закинув на плечо, вышел, бросив напоследок виноватый взгляд на Любиму, замершую с широко распахнутыми глазами, не на шутку перепуганную и едва не плачущую. Кружка с теплым, парным молоком, так и не выпитым даже наполовину, осталась стоять на столе.