Джон Норман - Рабыня Гора

– Паги! – потребовал сидящий на первом балконе гость.

– Сейчас позову рабыню, хозяин. – Я спешила на второй балкон, на четвертый этаж.

По ведущему к верхнему балкону пандусу навстречу мне спускалась Нарла.

– За шестым столом на первом балконе требуют паги, рабыня, – бросила я ей.

– Принеси сама, рабыня.

– Я занята, рабыня.

– Плохо, рабыня.

– У него плетка, – предупредила я.

Она побледнела. Кое-кто из гостей приходит в таверну с плетками. К краю каждого стола прибит на ремне наручник. Если гость недоволен, девушку тут же поставят об этом в известность. Так что мы старались вовсю. Я улыбнулась, провожая взглядом Нарлу: что было духу бросилась вниз по пандусу за пагой. На корабле, сидя в клетке на палубе, она обидела меня. Обозвала уродиной, трюмной девкой. Разве я виновата, что обрили голову? Что я теперь ни блондинка, ни брюнетка, как она? Эти цвета ценятся больше всего. Ничего, вот станут мои волосы опять темными и блестящими – буду не хуже ее. И уж почти наверняка наслаждения хозяину смогу доставить больше.

, Стоя на коленях у стола на втором балконе, я поставила поднос на пол и не мешкая принялась услужливо расставлять на столе его содержимое: мясо, сыр, соусы и фрукты, вина и орехи.

– Желают ли хозяева еще чего-нибудь от Иаты, своей рабыни?

– Ступай, рабыня, – раздался женский голос. Разодетая в пух и прах, укрытая покрывалами, у стола в сопровождении эскорта стояла на коленях свободная женщина. Ее спутники, скрестив ноги, сидели позади. Иногда свободные женщины со свитой появляются в «Чатке и курле». Голос какой-то недовольный.

– Да, госпожа, – прошептала я и, подхватив поднос, понуро удалилась. Не будь с ними женщины, мужчины из ее свиты, пожалуй, пожелали бы от Йаты, своей рабыни, чего-то еще. Иногда, к раздражению прочих клиентов, меня, приберегая «на потом», пристегивают наручником к столу.

Подойдя к перилам, я взглянула вниз. Футов двадцать пять высота, а то и больше. Среди столов извиваются танцовщицы. Их в «Чатке и курле» несколько. Иногда самую искусную выставляют в центр зала, туда, где на темно-красном деревянном полу выкрашен желтым круг.

Мужчины входят, выходят. Я, держа в руках поднос, стою у перил.

Никто меня не ищет. Почему? Просто еще одна ничтожная кабацкая рабыня. Служу гостям, как и остальные, всем без разбора, выполняю малейшие прихоти.

Я заскользила глазами по росписи стен. Похоже, равнины Турий. А может, земли кочевников. Сцены охоты, набег на караван, укрощение рабыни; огромные стада босков, вереницы кочевых кибиток; стены и башни Турий, всадники на холме смотрят в сторону города. Да и подающие пагу девушки одеты как рабыни всадников-копьеносцев – в роскошную шелковистую кайлу. Под такой одеждой не спрячешь оружие, девушка вся как на ладони, от глаз хозяина ничего не утаить.

Внизу, на первом этаже, разгорелась драка – двое мужчин повздорили из-за Лиразины, очаровательной изящной блондинки, рабыни из Телетуса. Перепуганная насмерть девушка съежилась у самых их ног. По знаку владельца таверны Ауре-лиона к дерущимся бросился Страбо, управляющий первого этажа, и принялся разнимать. Оба задиры вцепились в него. Послышались звуки рвущейся одежды. Кинулся в гущу схватки и здешний работник, которого, как Брена Лурта в арском «Ошейнике с бубенцом», держали в таверне на подхвате. Ввязались и еще двое клиентов.

– А ну дай ему! – подзадоривали зрители. Отчаянно визжала девушка.

А ведь в такой свалке, подумывала я иногда, можно и сбежать. Да нет, не выйдет. Хоть двери в большинство таверн всегда открыты и девушке ничего не стоит просто выскользнуть на улицу, ей все равно не скрыться. Вся ее одежда – ошейник, клеймо да лоскут шелка, лишь покажись на люди – тут же вернут хозяину, а может, предпочтут оставить себе. Побег для рабыни Гора – дело гиблое. Облаченных в груботканые туники рабынь нередко посылают с поручением – поодиночке, без охраны. И всегда они возвращаются к хозяевам. Некуда им больше идти. Часто, если хозяин у девушки неплохой, она готова сквозь какие угодно тяготы и лишения пройти, лишь бы вернуться к зверю, которого, сама того не желая, любит всем своим существом. Девушки часто питают к хозяевам беззаветную любовь. Но «Чатка и курла» от большинства таверн отличается. Двери здесь нараспашку не держат. Девушка даже на порог не может выйти, воздухом подышать. Двойные железные ворота открыты только для свободных. И еще одно сдерживает: за попытку побега сурово наказывают. Первый раз – жестоко избивают, второй – перерезают подколенные сухожилия, и тогда несчастная на всю жизнь остается калекой, ни на что она больше не годна, разве что служить жалким, устрашающим примером своим сестрам-рабыням, чтобы и думать не смели о побеге.

Самая любопытная из слышанных мною историй о побегах связана, однако, с некой таверной, столь же закрытой, как «Чатка и курла». Там, улучив момент, когда всеобщим вниманием завладела такая же, как в нашей таверне, драка, одна сообразительная рабыня накинула на шею свободной женщине ремень и затащила ее в альков. Скрутила, связала, сунула в рот кляп и раздела. А потом, якобы досадуя на разбушевавшихся гуляк, под шумок отправилась к воротам и вышла вон. Только вот на свободе ей удалось пробыть лишь несколько часов. Увидев на улице свободную женщину без свиты, городская стража бросилась ей на помощь, намереваясь в целости и сохранности препроводить домой. Задав ей пару вопросов, стражники тут же сообразили: что-то не так. Пригласили другую свободную женщину, та сняла с нее покрывала. Уши проколоты! Стражникам пришлось отвернуться, а женщина расстегнула на ней платье, оголив плечи. Ошейник! А на нем, разумеется, имя хозяина. К нему-то ее тут же и отправили – пусть наказывает. Но самое интересное – дальше. Свободная женщина, раздетая, связанная, с кляпом во рту, осталась в алькове. Перед тем как уйти из таверны, рабыня, прикрывая отход, повесила на альков табличку: «Возьмите меня, хозяева». Случается, провинившуюся девушку в наказание привязывают в алькове для всех желающих. Некоторые из клиентов, желая сделать хозяину таверны одолжение, приходили в альков и, не отвязывая несчастную беспомощную женщину, забавлялись с ней, в темноте не разглядев, с кем имеют дело. В Аре разразился шумный скандал. Посмевшую так надругаться над ней рабыню собирались пытать и публично посадить на кол, но, ко всеобщему удивлению, за нее вступилась сама обиженная, прося ограничиться хорошей поркой. Идя навстречу воле свободной женщины, так и сделали. На глазах у изумленных сограждан к прикованной на цепь рабыне, на коленях возносящей хвалы милосердной госпоже, подошла сама госпожа, стала рядом на колени, поцеловала и отошла прочь. Говорят, после этого та свободная женщина забыла покой, стала бродить по высоким мостам. Однажды, увидев пролетающего на тарне чужака, за которым вдогонку летели стражники, она смело сорвала с лица покрывало и, словно умоляя, высоко, до самого бедра обнажив левую ногу, подняла подол платья. Облетев вокруг нее, всадник смилостивился. Говорят, она кричала от радости, когда он затягивал на ее теле сброшенную сверху кожаную петлю. Сдернув с моста свою добычу, наездник улетел. Спустя какое-то время, когда его город заключил мир с Аром, он вернулся, а с ним – прелестная рабыня, некогда – свободная женщина Ара. Каких только оскорблений не наслушалась она от взбешенных бывших землячек! А ей, казалось, и дела не было. Она сделала выбор. Любить хозяина, служить ему – видно, сочла эту долю ничуть не менее достойной, чем, подавляя чувственность, напропалую соперничать со свободными дамами. И любовь, и свобода – все имеет свою цену. Кто-то из женщин выбирает свободу. Кто-то – любовь. Так пусть же каждая выбирает по себе.