Карина Демина - Невеста

Пожалуйста, маленькая моя сестренка, потерпи.

И не позволяй этому прохвосту задурить себе голову.

Он тебя недостоин.

Оден сидел у моих ног и дремал. Но стоило мне дотронуться до светлых волос — все-таки не удержалась, — он произнес:

— Твой брат не пожелал тебя отдать… но я тебя не отпущу.

— А если я захочу уйти?

— Я постараюсь, чтобы ты не захотела.

Прохвост. Определенно.

Среди моих вещей обнаружился и Хвостик. Он дремал, обернувшись вокруг вазы, прихватив зубами тонкий хвост. И на мое прикосновение отозвался взмахом крыла.

— Оден… мне нужна своя комната.

И своя кровать.

Хотя бы затем, чтобы подумать, как быть дальше.

В поместье осень заглядывала рано. Она пробиралась сквозь кованую решетку, вплетая золотые нити в гривы берез. И касалась травы. Пускала по ветру тонкие паутинки, которые оседали поутру на кустах белого и красного шиповника. Он цвел долго и держался до самых первых морозов, когда тонкорунные розы уже исчезали в шубах из еловых лап.

Осень меняла воздух, делала его легким, как молодое яблочное вино, которое ставили скорее обычая ради, нежели из необходимости. И каждый год управляющий вздыхал, что этот обычай давным-давно пора упразднить, поскольку он лишь отнимает время и силы.

А господам ходить в деревню на сельский праздник и вовсе непотребно…

Эйо понравится.

Наверное.

Она забралась в кресло, обняла колени и сидела, уставившись в окно.

Не упрекала.

Не требовала объяснений.

Молчала. Третий день кряду молчала, отделываясь краткими односложными ответами. Оден пытался разговорить, но Эйо ускользала. Она удивительным образом умудрялась держаться рядом, делясь теплом, но все же наособицу.

— Эйо, ты устала?

— Нет.

На лбу — капельки пота, и дышит часто. Ей жарко, и ведь не признается сугубо из упрямства. Но все-таки руку забрать не пытается.

Ладошка горячая. И это тепло прогоняет холод.

— Я покажу тебе дом?

— Если хочешь.

— Хочу.

У нее есть причины злиться. Но это не злость, скорее уж обычная настороженность. Письмо, зачитанное до изломов на бумаге, прижимает так, словно боится, что Оден отберет его.

Она больше не верит Одену.

И дому, который для нее не менее чужой, чем тот, что принадлежал наместнику.

— Здесь мне нравится куда больше, чем в городе. — Ее рука горяча, и расстаться с этим теплом немыслимо. — В городе слишком много камня.

Ответом — косой взгляд.

— Да и… суматошно там. Пойдем.

Наряд Эйо странен, но меж тем удивительным образом идет ей.

— От самого первого дома остался лишь фундамент, хотя и его пришлось перезаливать частями, когда проводили трубы. Дом перестраивали раз семь… или восемь? Я уже не помню. Расширяли. Изменяли, но что-то осталось прежним.

Эйо идет, но непроизвольно жмется к нему.

Она напряжена, как струна.

Вернуться?

Страх не уйдет сам по себе. И Оден продолжает путь.

— Сейчас здесь только кухарка и пара горничных. Если тебе что-то понадобится…

— Нет. — Ответ резкий и категоричный.

— Вдруг тебе что-то понадобится, ты скажи…

Рассеянный кивок и вопрос:

— А почему мы здесь?

— Потому что в городе мне не следует появляться…

— Из-за разведки?

Эйо останавливается перед мозаикой. Старый лес, где стволы деревьев выложены из яшмы и янтаря всех оттенков, отчего сам лес кажется пронизанным солнцем. Узор нефритовых листьев. Хрупкий белый олень, выглянувший к водопою. Он ступает настороженно, готовый скрыться в каменном лесу при малейшем шорохе. Но все же оленя манит вода…

— Да. Они сюда не сунутся.

— Неужели?

— Эйо, те, кто работал в Долине… уже не работают. Вернее, работают, но не в разведке.

На землях Камня и Железа много глухих уголков. Крохотные сонные городишки, в которых никогда и ничего не происходит. И в этом болоте амбиции тонут быстро.

Конечно, кого-то вернут, а о ком-то забудут.

— Отомстил?

— Не я. И это не совсем месть. Их поведение было недопустимо. А еще — непрофессионально. Соответственно, эти люди находились не на своих местах. Это исправили.

— Но в город нам нельзя?

— Не нам. Запрет касается только меня. Если ты хочешь выслушать…

Нервное пожатие плечами. Хочет. Но не признается в интересе, будет делать вид, что ей совершенно все равно. Но именно что делать вид.

— Пойдем в сад.

В старую беседку, увитую лиловым вьюнком. Его цветы проваливаются сквозь сетчатую крышу, тянутся к Эйо.

— Не все рады, что я вернулся… точнее, не все рады, что я вернулся таким.

— Каким?

Она садится рядом и позволяет себя обнять, но и только. Спина напряженная, и руки на груди скрестила.

Его радость думает, что сумеет удержать равновесие.

Быть рядом, но не слишком близко.

В одном доме.

Не в одной постели.

Обойтись прикосновениями, раз уж не обойтись совсем без прикосновений.

— Ты видела, чем я был. Это приняли бы. И этого ждали. А теперь подумай сама, моя радость. Я отсутствовал почти пять лет. Исчез, хотя меня искали, и объявился… Скажем так, глядя на меня нынешнего, сложно представить, что…

…все было на самом деле.

Гримхольд и скалы, которые трещат, готовые развалиться под напором жилы.

Огонь.

Кровь на камнях и развороченный живот, из которого на камень вываливаются кишки и шипят… запах горелого мяса. И шаги. Рука, вцепившаяся в волосы.

Неимоверное усилие. Хотя Одена тянут вверх, но голову задирать тяжело.

— Живой, — сказали ему…

А потом наступила темнота. Долгая-долгая. Когда же она иссякла, стало только хуже.

— Подожди. — Эйо хмурится и ерзает, подвигаясь ближе. — Они что, думают…

Виттар не говорит напрямую, он осторожен, но Оден умеет слышать.

— Они еще не думают. Они… истолковывают факты.

— И тебя могут…

— Нет. Меня не тронут. Хотели бы, но обвинение в предательстве требует веских доказательств. Поэтому мне позволили остаться.

— Здесь?

— Да. Видишь ли… — Ей нельзя рассказывать все, но кое-что следует. — После того как ты исчезла, я вел себя не совсем адекватно. И чем хуже становилось, тем больше появлялось странностей. Их истолковывали весьма определенным образом. По официальной версии, я болен… душевно.

— Что? — От удивления Эйо забывает обиду. — Они решили, что ты сумасшедший?

— Именно.

И собрались лечить. И не будь Виттар столь упрям, вылечили бы.