К. Медведевич - Ястреб халифа

— Мое будущее в руках Всевышнего, ты, нечестивый язычник! А твое я вижу яснее ясного! Хочешь замахнуться на святого шейха, собака? Твою неверную голову принесут из святой долины на пике — во славу Всевышнего и его возлюбленного слуги! Отступись и подожми хвост, как и подобает неверному псу — и возможно, рассеется в сердце шейха то, что было у него к халифу, и он благословит Аммара ибн Амира, во имя Всевышнего! Всевышний — Он милостивый, прощающий…

«Третий вестник», подумал Саид, глядя в спину жестикулирующему дервишу.

Все случилось, как и предупреждал господин Ястреб. Первый вестник встретил их у границы ар-Русафа — огромного валуна, испещренного древними письменами и рисунками бегущих за оленями человечков. Дервиш кружился в медленном завораживающем танце. Тарик дождался, когда тот окончит радение. И тогда посланник шейха и-Джама затряс головой и не своим — дребезжащим и тоненьким — а чьим-то другим, низким и сильным голосом крикнул Ястребу в лицо: убирайся, собака! Прочь со святых земель потомков Али, иначе встретишь свою смерть! Тарик взял из руки Хасана ибн Ахмада дротик и прибил орущего одержимца к серому камню.

Второй вестник ждал их в долине Бадах в виду города — тоже среди обгоревших камней. В долине разложили костры для последователей Зу-н-нуна. Наместник побоялся устраивать казнь в стенах города: и те, кто должен был сгореть, и те, кто их обвинял, — все они были суфиями, пусть и из соперничающих орденов. Кто знал, как их рассудит на своем Суде Всевышний в конце времен?

Шейх Ахмад и-Джам прислал к нему законников из Гарнаты — при полном параде, в высоких серебряных уборах-даннийа, звенящих медными пластинами, спускающимися с шапочек на грудь. Почтенные старцы потрясали посохами и требовали казни еретиков, подчиняющихся еретику и подлому отступнику аль-Джунайду. Градоначальнику ничего не оставалось, кроме как выдать приказ об аресте Зу-н-Нуна и всех обитателей ханаки в Лива-ар-Рамля. Многие успели разбежаться, но десятка два преступников все же удалось привести в город. Все схваченные отказались раскаяться и вернуться на путь истины. Их по трое выводили за стены в долину Бадах, связывали, клали на высокую стопку дров и хвороста, и поджигали костер. В городе говорили, что сам шейх и-Джам сказал: вязанка хвороста для костра еретика зачтется за молитву у мазара святого Гилани.

Зу-н-Нуна привели отдельно ото всех. На казнь собрались поглядеть все знатные и уважаемые лица города. И все они, к собственной растерянности и неудовольствию, оказались свидетелями чуда Всевышнего: Зу-н-Нун кротко позволил себя связать и уложить на высокое кострище. Когда пламя охватило поленницу — а ее для главного еретика уложили повыше, чтобы всем было видно, как он умрет, — старый дервиш поднялся во весь рост и стряхнул с себя остатки веревок. И прямо посреди языков пламени расстелил непонятно откуда взявшийся молитвенный коврик, опустился на колени лицом к кибле, и принялся совершать намаз — время которого наступило незадолго перед этим. Зу-н-Нун молился, пока дрова не прогорели совершенно, и он не оказался сидящим прямо на покрытой угольями и золой земле. Тогда — по совету святого Ахмада и-Джама — его снова заковали и отвели в тюрьму, а оставшихся в живых четырех его последователей решено было пока не вести на казнь. Шейх джамийитов сказал, что деяние еретика напомнило верующим о приближении поста Рамазза — негоже осквернять святое время молитвы и воздержания зрелищем казни, возвестил шейх. Пройдет пост — и настанет время свершиться справедливости. Все согласились с этим мудрым решением.

Так рассказывал Тарику старик-сторож с близлежащего кладбища. Сторожа господин Ястреб велел отпустить. А вот дервиша, ждавшего их среди страшных куч прогоревшей золы, ждала иная участь. Тот успел выкрикнуть проклятие своего шейха — но его быстро связали, заткнули рот и предали той участи, на которую он обрек несчастных учеников Зу-н-Нуна. Его тело долго извивалось в пламени, похожее на черную омерзительную гусеницу.

Теперь господин Ястреб оказался лицом к лицу с третьим вестником.

— Я вижу, что твоя слава преувеличена, о Хуфайз, — и Тарик снова улыбнулся. — Твое будущее не руках Всевышнего. Оно в моих руках — и в лапах твоего истинного хозяина, к которому я тебя сейчас и отправлю. Халиф приказал мне не трогать твоего шейха даже пальцем. Я исполню приказ моего повелителя также и в отношении тебя — из уважения к сану преемника. Я не прикоснусь к тебе.

Тарик вскинул вверх левую руку — и сжал пальцы. Возвышавшийся над ним дервиш схватился за горло и захрипел, выпучивая глаза. Пальцы Тарика сжимались на чем-то невидимом, но плотном — дервиш дергался, таращил наливающиеся кровью глаза, но — под общие вздохи оцепеневшей от ужаса толпы — не сдавался и не падал. Нерегиль прищурился и оскалил острые зубы. Его пальцы резко сомкнулись в кулак. Вывесив длинный язык на посиневшем лице, дервиш пошатнулся — и рухнул с телеги прямо на шарахнувшихся муридов.

Тарик медленно опустил руку — Саид видел, как она все еще подрагивает от напряжения. И приказал ханаттани, окружившим судорожно оглядывающихся дервишей и учеников и-Джама:

— Ко всем, кто стоит перед вами, прикоснитесь сталью.

Через несколько мгновений вопли избиваемых людей стихли, и над площадью воцарилось потрясенное молчание.

Стоя меж зубцов крепостной стены, Хасан ибн Ахмад оглядывал стремительно темнеющую долину. Он провожал глазами длинную вереницу всадников, неспешно поднимающуюся вверх по течению Ваданаса — все выше и выше в холмы. Тарик не стал дожидаться утра, чтобы атаковать гнездо чернокнижника.

— Твои люди пусть остаются в Куртубе, — мягко, но окончательно сказал он Хасану. — И ты оставайся с ними. Выведи из зиндана того беднягу, выведи всех, кто был с ним. Это незлобные, смирные люди, пусть идут, куда хотят. А в Лива-ар-Рамля сегодня ночью не суйся. Нечего тебе там делать.

— Я приехал мстить, — скрипнул зубами Хасан.

Тарик кивнул:

— Вот тебе целый город — мсти, о ибн Ахмад. Куртубе в последнее время не везет с властями — кто ей ни правит, оказывается глупцом и предателем. Наведи здесь порядок, о Хасан, мне некого больше просить об этом.

— Я приказал отпустить этих бедняг.

— Каких именно?

— Да фокусников…

Нерегиль кивнул.

— А ремесленникам, кстати, уплатили вперед. Ночью же должны были ставить.

— Что ставить?

— Да виселицу. Приказать взыскать деньги обратно в казну?

— Зачем? Пусть делают то, за что им заплатили.

— И… кого?

— Я же сказал, о Хасан, наведи в городе порядок.