Джим Батчер - Грязная игра

Майкл опустил меч, и гневный огонь Амораккиуса стал не таким интенсивным и жарким.

— Ещё не слишком поздно. Разве вы не видите, что здесь произошло? Как многое должно было совпасть, чтобы вы оказались в том единственном месте, где вам суждено прозреть. Где вы можете получить шанс — возможно, ваш последний шанс — сойти с пути, по которому вы так далеко ушли. Пути, который не принёс вам, вашим близким и миру вокруг ничего, кроме душевной боли и страданий.

— И это то, во что вы верите? — Никодимус говорил ровным деревянным голосом. — В мой шанс на искупление?

— Это не вопрос веры, — ответил Майкл. — Мне достаточно доказательств моих глаз и ума. Именно ради этого я и взялся за меч. Чтобы спасти вас и остальных, которых, так же как и вас, используют падшие. Вот почему мне был ниспослан божий дар снова взять оружие в руки в эту ночь — точно вовремя, чтобы дать вам шанс.

— На прощение? — выплюнул Никодимус.

— На надежду. На новое начало. На мир, — Майкл сглотнул и продолжил: — Мне страшно представить, что с моей дочерью может что-то произойти. Ни один отец не должен видеть, как умирает его дитя. — Голос Майкла остался ровным, тихим и искренним. — Какими бы разными мы ни были, как бы сильно не разделяли нас время и вера, вы всё ещё человеческое существо. Вы всё ещё мой брат. И я сочувствую вашей боли. Пожалуйста, позвольте мне помочь вам.

Никодимус вздрогнул и опустил глаза.

Я пару раз недоверчиво моргнул.

И на секунду мне показалось, что у Майкла всё получится.

Затем Никодимус покачал головой и тихо утробно засмеялся. Он снова встал, и при этом движении его тень, казалось, начала разрастаться, собирая тьму по всей комнате и заполняя ей бесформенный бассейн у его ног.

— Церковный подпевала, — произнёс он с презрением, — думаете, что знаете что-то о самоотверженности. О вере. Но рядом с моими ваши — лишь детские фантазии.

— Не делайте этого, — молил Майкл. — Пожалуйста, не позволяйте им победить.

— Позволить им победить? — повторил Никодимус. — Я не танцую под дудку падших, рыцарь. Мы можем двигаться вместе, но музыку играю я. Я задаю ритм. В течение почти двух тысяч лет я следовал своим путём, через каждый предательской изгиб и поворот, через каждое искушение свернуть в сторону, и после столетий усилий, изучения, планирования и побед, они следуют за мной. Не наоборот. Свернуть с пути? Я сам прорубал этот путь через века человечества, через века войны, чумы, безумия, хаоса и культа. Я и есть мой путь, а он — это я. Сворачивать некуда.

Когда он говорил, тень у его ног становилась темнее, пульсируя в такт с его словами, и я вздрогнул от этого вида, от его гордости за свои дела, ясности в глазах и абсолютной, безмятежной уверенности в голосе.

Прямо перед тем, как всё полетело в Ад, Люцифер, должно быть, выглядел именно так.

Я все ещё стоял спиной к спине с Майклом и почувствовал, как его плечи разочарованно поникли. Но когда он отвёл меч назад, готовясь к атаке, в его голосе не было ни капли сострадания или слабости.

— Несмотря на всё то, что вы совершили у них на службе, сейчас перед Амораккиусом лишь вы один. Я искренне сожалею о вашей душе, брат, но на этот раз вы ответите за то, что сделали.

— Один? — промурлыкал Никодимус. — Думаете, я один?

Он улыбнулся голодной акульей улыбкой, и мой желудок рухнул куда-то вниз.

Стоящий за каменным алтарём дженосква тоже улыбнулся. И это было бы жуткое зрелище, если бы над его глубоко посаженными блестящими глазами-бусинками не открылась вторая пара глаз со слабо светящимся закрученным символом в центре лба — от этого зрелище стало по-настоящему кошмарным. Пока я смотрел на дженоскву, из его черепа вырвались закрученные бараньи рога, и без того огромная тварь начала раздуваться, набирая массу, пятнистый мех становился гуще, а из боков вырос дополнительный набор конечностей. За пару-тройку ударов сердца вместо дженосквы появилось существо, похожее на какого-то огромного доисторического медведя, за исключением дополнительных ног, глаз и рогов. Медведя весом не в одну тонну.

— Урсиэль, — выдохнул я. Падший ангел, могущественный настолько, что в прошлый раз понадобилось целых три рыцаря Креста, чтобы избавиться от него. А ведь на это раз он управлял не хилой оболочкой полоумного золотоискателя. — Вот дерьмо!

— То ли ещё будет, — произнёс ещё один голос.

Я посмотрел мимо Урсиэля и дженосквы и обнаружил Ханну Эшер, направляющую свои шаги к сцене. Она бросила рюкзаки и теперь двигалась с ленивой, намеренной чувственностью. Добравшись до сцены, она подняла руки над головой, и её одежда просто… растворилась как дым, превратившись в липкий туман, дрейфующий вокруг неё спиральными завитками — не столько из скромности, сколько ради пущего эффекта, по большей части прикрывая самые деликатные части тела с напускным жеманством веера в руках танцовщицы стриптиза. Она медленно улыбнулась, и второй набор светящихся фиолетовых глаз открылся над её собственными, а на лбу появился светящийся знак, смутно напоминающий песочные часы.

Я узнал этот знак.

Он несколько лет был впечатан в мою плоть.

— Ласкиэль… — прошептал я.

— Привет, милый, — произнёс хриплый игривый голос, совсем не похожий на собственный голос Ханны Эшер. — Ты не представляешь, как я по тебе скучала.

Я немного наклонил голову к Майклу и сказал:

— Нам с тобой определенно нужно обсудить с церковью значение выражения «надёжное хранение».

Он посмотрел на меня слегка нахмурившись, давая понять, что сейчас не время.

Смех Ласкиэль ласкал мой слух чистейшей музыкой.

— О Гарри, неужели ты думаешь, что можно завернуть порочность в милый чистенький носовой платок и запрятать подальше в ящик? Нет, конечно, нет. Такие силы, как мы, смертным не сдержать, возлюбленный мой. Мы часть вас самих.

Майкл тоже слегка наклонился ко мне и спросил:

— Возлюбленный?

— Всё сложно, — дёрнул я одним плечом.

— Боже ты мой!

Я повернулся к Ласкиэль и сказал:

— Эй, Ханна! Послушай того, кто в теме. Тебе действительно не стоит делать то, что ты делаешь.

Человеческие глаза Эшер сузились.

— О да, конечно, — ответила она своим собственным голосом. — Путь высокой морали так прекрасен. Стражи Белого Совета пытались убить меня большую часть моей сознательной жизни, потому что в семнадцать лет я дала отпор трём мужикам, которые пытались меня изнасиловать.

— Я их не оправдываю, — ответил я, — но ты убила людей с помощью магии, Ханна. Нарушила первый закон.

— Можно подумать, ты его не нарушал! — прорычала она. — Лицемер!