Дмитрий Воронин - Живой щит

По верху шлема проходил невысокий гребень из какого-то другого металла — по-видимому, медный. Изнутри шлем был подбит чем-то мягким, похожим на толстый войлок. Жарко в нем, должно быть…

— Чего притих-то? — спросил я у лешего, который к тому времени уже прикончил флягу и задумчиво меня рассматривал. Под немигающим взглядом его глазенок я натянул кожаные штаны, затем надел камзол и начал поверх него натягивать кольчугу. Железо пахло маслом и чем-то еще, неуловимо приятным. Может, во мне родовая память просыпается?

— Не так, дурила. — Противу обычного в голосе лешего напрочь отсутствовали жизнерадостные нотки. Сейчас он выглядел каким-то озабоченным, чем-то огорченным. — Кто ж кольчугу на платье надевает? Надо на куртку, она ж толстая, как раз чтоб от ударов у тебя синяков поменьше вскакивало. Ты камзол-то сыми, надень исподнее да поверх куртку. Вот… а теперь натягивай кольчугу. Так, теперь поди с этого… пояс сыми, он ему уж без надобности, а тебе в самый раз. Без опояски кольчуга мешать будет…

— Ты-то откуда такой знаток? — усмехнулся я. — Послушать, так полжизни на поле брани провел.

— Ты слушай, что говорю, да делай, — огрызнулся он. — Да кинжал его прихвати, не пропадать же добру. В углу лежит… Только оботри его, негоже оружие с кровью оставлять.

Вообще-то я снова подумал о мародерстве — когда снимал с покойника пластинчатый пояс. К поясу, кроме ножен, был привязан и небольшой кошель. Я вытряхнул на ладонь его содержимое — несколько монет, одна золотая, остальные серебряные. На неровном золотом диске была не слишком хорошо отчеканена чья-то голова в короне. На серебре — какие-то закорючки.

С другой стороны — успокаивал я вновь проснувшуюся и со сна особенно злую совесть, — у меня работа, мне надо адаптироваться в этом мире и побольше о нем узнать. А для этого нужны и деньги, и социальный статус. А в древности воин на коне да с оружием, как правило, не вызывал вопросов. Так что данное событие — способ достижения поставленной передо мной руководством цели. Если бы все мое снаряжение не улетучилось неизвестно куда, то я наверняка… на этом совесть заткнулась, и мне стало несколько легче.

— Слышь, Лёшка! — позвал я приятеля. — Глянь, это как по вашим меркам, много?

Леший внимательно посмотрел на монеты, затем почесал корявой рукой затылок.

— Ну… прилично. Вот это золотая марка, на нее раньше можно было пару таких коней купить. Правда, давно мне об этом говорили… Как-то, помню, вывел я рыцаря из леса, так он мне все такую монетку совал, говорил, что большие деньги, тогда он и объяснил, что к чему. Да мне-то они не нужны были, я с него слово взял, что он мне хлеба привезет, караваев десять, да пива бочку.

— Привез?

— Ага… честный попался, редкость. Да все смеялся, что я, мол, продешевил. А по мне, так хорошее пиво куда лучше всякого золота и серебра. Не попрусь же я с его монетой на ярмарку… Так вот, вот эти две — по десять стоиков…

— А стоик — это что?

— Не сбивай, сам собьюсь… Сто стоиков — это одна марка. Поэтому они так и зовутся, дураку ясно. Еще две в пять стоиков и три по одному…

— Так, запомню. А что, к примеру, можно купить на один этот… как его… стоик? — поинтересовался я. Было бы глупо, скажем, отдать по незнанию за кусок хлеба стоимость нескольких караваев.

— Много… У мужиков больше медь в ходу. За сто грошей дают один стоик, а на грош можно и пожрать от пуза, и пива пару жбанов выдуть.

— Неплохо… А скажи-ка мне, друг сердешный, что ты смурной такой?

Лёшка промолчал, затем, отвернувшись, нехотя ответил:

— Уйти я должен. Вот сейчас помогу тебе похоронить бедолагу и уйду. Уговор, понимаешь… Ты под защитой был, как со мной встретился. Так что скоро один останешься… Тут они тебя и… Жалко мне тебя, хороший ты мужик, хоть и не от мира сего.

— Ну, допустим, со мной сладить непросто, — самодовольно усмехнулся я, поигрывая кинжалом, — оружие есть, кольчуга что надо!

— Дурень ты! — махнул рукой леший. — Волколакам твой кинжал, что вепрю репейник. А вывести я тебя не успею, лес большой, засветло до края не дойдем. Да и не будут они темноты ждать, уж очень злы. Ладно, давай яму копать. Там у деда где-то заступ был, пошуруй в углу, найдешь…

Аккуратно подровняв холмик над могилой убитого, я отложил заступ в сторону и вытер пот. Был полдень, солнце пекло немилосердно, и не было ни малейшей надежды на прохладу — по крайней мере та часть неба, которую было видно с поляны, не содержала ни облачка.

Лёшка куда-то делся, пока я возился с ямой. Выкопать ее оказалось не так легко, как представлялось вначале, — почва была пронизана многочисленными древесными корнями, с которыми старый и тупой заступ справлялся из рук вон плохо. Но все же я справился, пару раз помянув-таки лешего, который обещался помочь, но все же слинял.

Голиаф, как я окрестил коня, спокойно щипал траву, из чего можно было сделать приятный вывод — оборотней поблизости нет.

Лёшка сказал, что кони особенно чуют волколаков, издалека, а те тоже с конями не дружат, особливо с боевыми, да и не гоняются за ними, разве что уж очень голодны. Потому как хороший, обученный боевой конь может волколака и уделать — размозжить башку копытами, тут тому и конец настанет. Потому как хоть ты трижды живуч, а если мозги по мху размазать, то… в общем, в том, что конь уцелел, а всадник погиб, ничего удивительного не было.

Видать, зацепился в лесу за какую-нибудь ветку, да и грохнулся из седла. Тут они его и достали…

— А ты скор, — раздался за спиной голос лешака. — Я думал, до тьмы провозишься. Как раз пособить хотел…

— Ага, — буркнул я, не оборачиваясь, — пособить… Как дело до заступа дошло, так тебя и след простыл. Конечно, одно дело языком молоть, совсем другое — руками работать.

Лёшка обиженно хрюкнул и замолчал. Я почувствовал внезапное раскаяние ну что я, в самом деле, на него взъелся. К жилью вывел, накормил, от оборотней уберег, хоть и на время. Да и скучать не дал. Куда ни глянь — одни благодеяния.

— Лёшка, ты это… не обижайся, лады? Не со зла я, прости. Да и если серьезно, так я даже с удовольствием размялся, надо же воину форму поддерживать. Ну что — мир?

С этими словами я обернулся. Леший сидел на корточках, насупившись и повесив длинный нос. Всем своим видом он изображал вселенскую скорбь. Некоторое время он молчал, уставившись в землю, затем поднял на меня один глаз и внезапно улыбнулся до ушей, обнажив всю коллекцию мелких зубов.

— Мир. Знаю, что не со зла… Добрый ты парень, с добротой своей ты здесь пропадешь. Да я и не просто погулять ходил, я вот тут тебе подарок принес. Можа, он тебя от беды убережет.