Роберт Сальваторе - Проклятие демона

И могилы, в которых погребены герои.

ГЛАВА 22

КОЗЫРНОЙ ХОД

Снег был глубоким, а северный ветер — обжигающе холодным, но настоятель Браумин уверенно приближался к воротам Чейзвинд Мэнор.

Как всегда, часовые долго продержали его у внешних ворот, не предложив подождать в небольшой сторожке и не угостив горячим чаем. Нет, они просто пялили на монаха глаза — такие же холодные, как северный ветер. Браумин невольно задумался над тем, удастся ли ему когда-нибудь залатать брешь в отношениях между церковью и государством, появившуюся стараниями герцога Каласа?

Наконец настоятеля пропустили во дворец, где ему снова пришлось ждать. Прошел час, затем другой. Браумин отнесся к этому спокойно и развлекал себя как мог. Он насвистывал и напевал свои любимые гимны и даже убедил одного суетливого слугу пройти обряд покаяния.

Каяться во владениях герцога Таргона Брея Каласа не любили, и обряд был прерван камердинером, пригласившим Браумина пройти к герцогу.

Настоятель Браумин молча помолился, прося прощения за столь легкомысленное обхождение с глуповатым слугой, и пообещал себе, вернувшись в Сент-Прешес, самому принести покаяние.

— Доброе утро, утро Божье, герцог Калас, — весело сказал Браумин, входя в кабинет герцога.

Калас, восседавший за массивным дубовым столом, смотрел на него с нескрываемым подозрением.

Браумин помолчал, внимательно разглядывая хмурого герцога. В последнее время Калас пребывал в особенно дурном настроении, о чем знал весь город. Настоятель прекрасно понимал причину: многие урсальские аристократы сейчас грелись на солнышке где-нибудь в Энтеле или на Драконовом Озере, а Калас был вынужден скучать в Палмарисе, коротая холодные зимние дни один, без близких друзей.

Даже бравые рыцари герцога начали высказывать недовольство и тосковать по дому.

— Утро как утро, — буркнул Калас, отбросив в сторону какие-то свитки и едва не перевернув чернильницу. — Каждое утро является Божьим.

— Несомненно, — Браумин намеренно говорил нарочито бодрым тоном.

— И вне зависимости от того, кто как понимает Бога, — продолжал герцог Калас, сощурив глаза.

— Вот одно из самых непосредственных понятий о Боге, — без промедления объявил Браумин.

Он бросил Каласу на стол свернутый пергамент.

Продолжая все так же подозрительно поглядывать на Браумина, герцог подхватил свиток и снял с него ленточку. Потом он поспешно развернул пергамент и забегал глазами по строчкам, стараясь ничем не выдавать своих чувств. Закончив чтение, Калас бросил пергамент на стол и выпрямился в кресле, сложив перед собой руки.

— Часовня, посвященная Эвелину Десбрису? — спросил он.

— Да, в Кертинелле, с благословения нового отца-настоятеля Агронгерра, который является, насколько я понял, добрым другом младшего брата нашего короля.

Калас, прекрасно осведомленный об отношениях между принцем Мидалисом и церковью Абеля в Вангарде, даже глазом не моргнул.

— Не пойму я что-то вашу церковь, настоятель Браумин, — заметил он. — Вначале вы объявили Эвелина еретиком, теперь святым. Почему вас все время кидает между добром и злом? Почему сегодня вы поклоняетесь Богу, завтра — демону? Или в ваших глазах они одинаковы?

— Ваше богохульство, герцог Калас, не удивляет и не задевает меня, — ответил Браумин.

— Если вы считаете, что у меня есть желание чем-либо удивить вас или ваше церковное начальство, тогда вы вообще не понимаете моего характера, — твердо и убежденно проговорил герцог.

Настоятель Браумин слегка поклонился. Ему вовсе не хотелось уводить разговор на эту скользкую тропу.

— Моя власть не распространяется на Кертинеллу, — продолжал герцог Вестер-Хонса. — Свое прошение вам следовало бы бросить на стол герцогу Тетрафелю, управляющему ныне краем Тимберленд.

— Для строительства часовни в честь Эвелина, затеваемого в Кертинелле, мне не требуется разрешения государства и кого-либо из его наместников, — в том же духе ответил Браумин.

— Тогда зачем вы явились сюда? — спросил Калас. — Отнимать мое время своими разглагольствованиями о расширении вашей церкви? Или, может, пытаться меня убедить, что ваш путь — Свет Эвелина, так его, кажется, называют — это единственно правильный путь, а Маркворт и причиненное им зло — не более чем заблуждение, ошибка, которую необходимо исправить?

— Я сообщил вам о строительстве новой часовни в Кертинелле просто по долгу вежливости, — ответил настоятель Браумин. — Я намерен использовать для этой работы, а также для расширения Сент-Прешес палмарисских каменщиков.

Калас со скучающим видом кивал, и до него не сразу дошел смысл последних слов. Он метнул огненный взгляд на настоятеля Браумина, и его глаза вновь угрожающе сузились.

— Мы уже решали этот вопрос, и вам известно мое решение, — сказал он.

— Принятое решение может быть изменено, — ответил Браумин.

Калас молча глядел на него.

— Есть кое-какие новые сведения, — сказал настоятель.

— Вы отыскали способ обойти закон? — насмешливо спросил Калас.

— Это уж вам решать, — уверенно ответил Браумин. — Видите ли, герцог Калас, брат Делман рассказал мне о весьма странном столкновении, произошедшем в Вангарде, — о битве с поври.

— Не такое уж оно странное, учитывая нынешние тревожные времена, — ответил Калас, покосившись на часового — рыцаря из Бригады Непобедимых, стоявшего по стойке смирно сбоку от его внушительного стола.

Настоятель Браумин пристально глядел на герцога, рассчитывая, что тот непроизвольно чем-нибудь себя выдаст.

— У этих поври, судя по всему, что-то произошло с их кораблем.

— Надо полагать, с их традиционной «бочкой»?

Теперь уже Браумин покосился на часового, а затем вопросительно посмотрел на Каласа.

Герцог понял намек.

— Оставь нас, — велел он гвардейцу.

Тот удивленно посмотрел на Каласа, затем отсалютовал, ударив себя в грудь, и вышел из кабинета.

— Нет, герцог, то был палмарисский корабль, — резко ответил Браумин, едва дверь за часовым закрылась.

Настоятель замолчал, словно давая Каласу время осмыслить это ошеломляющее известие. Калас заерзал в кресле. Браумин представил, какая борьба сейчас происходит внутри этого человека. Как он поведет себя дальше? Будет разыгрывать неведение? Или выдумает какую-нибудь неуклюжую легенду о побеге?

Герцог сложил руки, но в позе его уже не чувствовалось прежней непринужденности. Слова Браумина явно задели его — может быть, даже испугали.