Владимир Васильев - Идущие в ночь

И, когда я уже собралась запрыгивать в седло, меня вдруг осенило. А ведь Лю-чародей, как я и полагала в самом начале путешествия, тоже идет в У-Наринну! Идет вроде бы с нами вместе, но отдельно. Своим, особым, чародейским путем. Ах ты ж Тьма! Интересно, какие препятствия и какие вехи встречаются на пути чародеев?

Мысль, невесомая как паутинка, прилетела издалека и коснулась моего разума. Мысль несла одобрение: «Молодец, девочка! Думай дальше».

Я не успела удивиться, что слышу мысли колдуна, да еще невесть на каком расстоянии. Горячая волна гнева окатила меня от макушки до пяток.

Пшел вон из моей головы, джерхов старикашка! Да как ты смеешь подслушивать? Мало ли о чем я думаю? Это мое дело, мое лично, и никаких поганых колдунов не касается. Лезть без спроса в мысли женщины — это еще хуже, чем в постель. Уж кого-кого, а тебя, старый пень, я ни туда, ни туда не приглашала. Уразумел? Проваливай немедля, а не то мысленные когти выпущу!

Лю мерзко хихикнул, и ощущение его присутствия в моих мыслях растаяло.

Продолжая кипеть от злости, я неуклюже взгромоздилась в седло, не глядя пересадила обгорелого Корнягу с крупа коня себе на плечо и пнула Ветра пятками в бока.

Жеребец послушно двинулся вперед. Тотчас откуда-то из-за невысокого холмика возник вулх и затрусил рядом.

— Знаешь, Одинец, этот чародей — такая скотина! — сердито поделилась я.

Анхайр молча глянул на меня, и на морде у него было написано своеобычное «Ну, извини». Почему-то меня это разозлило. Хотя чего я, собственно, ждала?

— И ты, серый брат, скотина изрядная, — мрачно заметила я. Помолчала и со вздохом добавила: — Я, впрочем, тоже.

Одинец бросил на меня странно веселый взгляд, и — Тьма! — я вдруг поняла, что он хочет сказать.

«А другие в У-Наринну не ходят», — говорил взгляд анхайра.

Я расхохоталась. Джерх с ним со всем, в самом деле. Нельзя все принимать так близко к сердцу. Как говаривал старина Унди Мышатник, только покойник обязан быть серьезным. И то лишь до тех пор, пока не закопают.

Вороной жеребец бодро мчал меня вперед по равнине, изрезанной оврагами. Утренний Четтан приятно грел спину. Наша дорога снова лежала на запад.

Я с интересом осматривалась по сторонам. С тех пор, как мы пересекли Запретную реку, наш путь каждый день пролегал по новой местности. Леса чередовались с пустошами, равнины с горами, реки с ущельями… Как будто мы смотрели на мир с ярмарочной карусели. В обыкновенном путешествии так не бывает, это я знаю точно. Мне рассказывал двоюродный брат Беша, караванщик Занта, который исходил обитаемые земли от Плиглекса на западе до Запредельного княжества на востоке, от варварских поселений на севере до Латского моря на юге.

Если, к примеру, двигаться от Айетота на юго-восток, то сначала несколько дней тянутся холмистые равнины, поросшие редким лесом. Потом они постепенно сменяются травянистыми степями. День за днем караванные мулы бредут по уныло-однообразным равнинам, и путешественникам начинает казаться, что они и не движутся вовсе. Потом снова появляются небольшие рощицы — это значит, что караван вскоре придет в Хадас.

Эту дорогу вместе с караваном Занты я когда-то проделала сама, сопровождая Беша. Занта не врал, рассказывая мне о ней. Да и вообще, когда люди врут, они приукрашивают действительность. Изображают скучное — интересным, обыденное — невероятным. Поэтому я верила Занте, когда он говорил, что диковины в мире встречаются не чаще, чем орехи в джурайской булочке. И оттого стремительное чередование пейзажей на пути в У-Наринну не переставало меня удивлять.

А в последние дни нам стали попадаться совсем уж странные странности. Вроде этих гигантских деревьев, которые служат обиталищем вампирам. Вот уж никогда бы не подумала, что в нашем мире встречается и такое!

Хотя я ведь уже пришла к выводу, что сейчас мы движемся не по нашему миру. По какому-то иному… или по многим иным мирам. Хотя — что такое мир? Я знаю немало людей, искренне считающих миром пару кварталов айетотских трущоб, за пределы которых они никогда не выбирались. А для меня, пожалуй, мир определяется солнцами. Здесь, в неведомых, насыщенных магией краях, нам по-прежнему светят горячий Четтан и ослепительный Меар. Значит, это мой мир. И точка.

Равнина стала постепенно повышаться. В жесткой траве появились обширные проплешины голой земли. А на горизонте обрисовались невысокие горы. Четтан припекал все сильнее.

За плечом у меня зашевелился и скрипуче застонал Корняга. Я в который уже раз отцепила от пояса флягу с водой и протянула ее корневику. Корняга жалобно забулькал остатками воды. Пенек страдал от ожогов. Он, правда, заверил меня, что ничего страшного не случилось, и еще до синего урожая он обрастет новой корой. Но я все равно от всей души сочувствовала корневику. Мне тоже вчера изрядно досталось в схватке с вампирами — но меня-то исцелил пересвет.

— Ох! — сказал вдруг Корняга. — Забыл. Совсем забыл. Прости, госпожа Тури. Одинец велел тебе передать, чтобы ты была вдвойне осторожна. Вампиры пытались похитить меч, потому что им так приказал некто по имени Седракс.

Я нахмурилась. Седракс? Это еще что за фигура?

— Больше он ничего не сказал?

— Не-а, — скрипнул Корняга. — Одинец вообще неразговорчивый. Он больше трех слов подряд говорит, только когда ругается.

Я хмыкнула. Описание дивно совпадало с тем представлением, которое сложилось об Одинце у меня самой. Мда-а… А ведь меня, наверное, тоже нельзя назвать болтливой. У меня с детства сложилась привычка вести длинные внутренние разговоры с собой, а с окружающими отделываться парой фраз. Я всегда предпочитала даже на вопросы по возможности отвечать жестами. Как заметил однажды Унди — и самое короткое слово удлиняет разговор.

— Ладно, помалкивай, — оборвала я Корнягу. — Мне твое мнение неинтересно.

Честно говоря, мне было как раз интересно. Но опыт общения с Корнягой научил меня, что если его не ставить на место двадцать раз на дню, пенек влезет мне на голову и корешки свесит. Такая уж у него натура.

Корняга скрипуче вздохнул и протянул мне пустую флягу. Надо будет ее наполнить при первом же удобном случае.

Земля под копытами коня становилась все более твердой и каменистой. Трава исчезла почти совсем, только невзрачные бурые кустики торчали кое-где между камнями. Стали попадаться участки сплошного камня. Горы заметно приблизились.

В красном небе пылал Четтан. Раскаленный воздух над равниной подрагивал, и казалось, что горы висят в воздухе, не касаясь подножиями земли. Я вздохнула. Кажется, слишком частая смена пейзажей тоже может навеять тоску. Скорей бы уже Каменный лес.