Кир Булычев - Зеркало зла

– Ты будешь сам болтаться на виселице, ты никуда не уйдешь…

– Он грозит всеми именами, – не дослушав монолога полковника, сказал индус.

Индус очень плохо говорил по-английски, его трудно было понимать. Но слов он знал много.

– Я думаю, что ему лучше всего подойдет петля, которую он приготовил для принцессы, – сказал король.

И показал на крайнюю петлю. Но когда по знаку короля на помост вскочили три воина во главе с Нга Дином и, оттолкнув доктора и клерка, потащили полковника к петле, тот начал биться и визжать, как перепуганный младенец. Рана на руке, перевязанная кое-как, открылась, и кровь полилась на помост.

– Нельзя! – закричала Дороти. – Не надо!

Никто не слушал ее.

– Нельзя! Пожалуйста, пожалейте его!

– Черт с ним, – сказал ей на ухо Алекс. – Он же столько сделал дурного. Он неисправим.

– Не надо! Он думал, что так надо!

– Я лучше знаю, Ма Доро, – услышал ее наконец король. – Но правосудие должно быть свершено. Этот человек не раз пытался убить тебя. Ему нельзя оставаться в живых.

Но что-то смущало короля. Он не был до конца уверен в том, что поступил правильно, хотя королей отличает от простых смертных именно умение не сомневаться.

Взгляд короля, и не в первый раз, скользнул к несчастной миссис Уиттли. Миссис Уиттли глубоко вздохнула, и ее платье треснуло под напором изумительных по полноте и высокому сорту яблок. Видя, какое впечатление это зрелище произвело на короля, она чуть заметно кивнула, показав на полковника. Она одобрила решение короля!

Королю было невдомек, что, повесив полковника, по общему мнению, верного союзника и сторонника Регины, король исполнит ее страстное желание избавиться от всех свидетелей – от всех, и в первую очередь от самого опасного – мистера Блекберри.

А после ее жеста всякие сомнения у короля пропали. Недаром эта могучая тугая птица одобрила его решение…

Дороти зарыдала и спрятала лицо на груди у Алекса.

Он прижал ее голову к груди.

Воины отошли от виселицы, полковник схватился за петлю, стараясь растянуть ее.

Нга Дин вышиб из-под его ног ящик, но полковник все еще держался за петлю и извивался, стараясь оттянуть свою смерть.

И тогда стоявший у помоста старый воин Бо Пиньязотта поднял пистолет и выстрелил полковнику в сердце – генерал не любил, когда люди или животные мучились перед смертью.

Буйволовые упряжки бесконечной чередой выползали из ворот фактории и тянулись вдоль берега на восток, мимо пакгаузов и навесов, мимо причалов, мимо китайской улицы к дороге, которая ведет к Джогону и дальше к горам.

Впереди были слышны частые выстрелы – авангард лигонского отряда пробивал дорогу сквозь бирманские заслоны, к счастью, недостаточно плотные и организованные. Бирманцы до сих пор не смогли сообразить, с какой целью лигонцы совершали такой необдуманный набег – не намеревались же они удержать порт?

На территории фактории еще продолжалась суета – на подводы и в повозки грузили порох, ядра и иную военную добычу. Правда, народу во дворах фактории поубавилось, потому что те из солдат и служащих, кто не захотел присоединиться к отряду лигонцев, были заперты кто в тюрьме, кто в главном пороховом складе, там было тесно и душно, но король не хотел рисковать – благо что сидеть-то им оставалось часа два, не больше.

Дороти в сопровождении Алекса пошла к себе в комнату.

Разговоры закончились. Результаты их можно было предугадать, хотя недавних узников они не радовали – их разводили жизненные дороги, и настолько резко, что, вернее всего, больше им не удастся увидеться.

Разлука навечно подобна смерти, и, как ни странно, победил полковник, чье тело мерно покачивалось на виселице под ударами налетевшего с океана ветра, а сюртук блестел, разбухнув от ливня.

Когда Дороти бежала через плац к своему дому, она увидела тело полковника, и у нее сжалось сердце от чувства вины перед этим пожилым и неласковым человеком. Она подумала, что он так и не вылечил руку – и эту рану он тоже получил из-за Дороти.

Из всех узников трое уходили с отрядом Бо Нурии, а трое избрали иную долю: Фицпатрик, его помощник и старший штурман предпочли разделить участь остальных обитателей фактории. Фицпатрик был убежден, что теперь, после смерти Блекберри, их приговор будет пересмотрен, благо что Джулиана Уиттли вряд ли теперь можно рассматривать как достойного председателя суда и свидетеля обвинения, ведь Компания никому и никогда не прощала трусости и очевидной бездарности. А ведь в эйфории от ожидавшейся казни Уиттли и другие офицеры проморгали небольшой отряд дикарей, который смог обезоружить и ограбить факторию. Вся Ост-Индия теперь будет смеяться над рангунскими стратегами… В любом случае Фицпатрик предпочел риск повторного суда измене Империи и Компании, а именно так он рассматривал поступок артиллерийского офицера. Правда, как джентльмен, который не смог в свое время спасти своих подчиненных от плена и из-за которого они оказались в тюрьме и на краю гибели, он не считал себя вправе навязывать свою волю молодым офицерам. Он лишь опечалился, узнав, что артиллерист уходит в армию Бо Нурии, вступая на неверный путь белого наемника в туземной армии. Он был огорчен и тем, что Алекс согласился остаться здесь с Дороти.

– Но простите, капитан, – отвечал на его уговоры Алекс, – я допускаю, что вас, возможно, и оправдают, хотя вряд ли вам снова доверят командование компанейским судном. Но вы англичанин, из хорошей семьи, у вас есть в Англии свой дом и друзья. Я же – везде изгой. Меня из милости приняли на флот Его Величества, но, раз я эмигрант, ко мне всегда относились с недоверием. Что же будет дальше? Карьера моя погублена, мне не найти даже место сержанта… При первой же возможности меня как иностранца, уже приговоренного к смерти, будут считать преступником.

– Но Дороти…

– Ведь не Дороти остается со мной, – улыбнулся штурман, который даже в такой момент оставался разумным и рассудительным молодым человеком, начисто лишенным польской вспыльчивости и заносчивости, – а я остаюсь с Дороти. Вы забыли, что теперь для меня честь – считаться поклонником самой настоящей принцессы.

– Для меня важнее то, – откликнулась Дороти, – что ты обратил на меня внимание, когда я была всего-навсего горничной.

Алекс пожал плечами. Он не настолько знал английский язык, чтобы быть уверенным, шутит ли его возлюбленная.

– Вы останетесь… в горах? – спросил Фицпатрик, стараясь избегать выражений, которые могли бы обидеть принцессу. Капитан понимал, что никогда не сможет считать Дороти принцессой, и жалел гордого поляка, который вряд ли уживется в горном королевстве на роли принца-консорта.