Николай Ярославцев - Вождь из сумерек 3

Весла упали на воду, и сразу же загрохотал барабан.

Иногда страх способен на то, что не сделает отвага. Застучали топоры, освобождая судно от льда.

Капитан снова сбежал на гребную палубу. И с руганью раздавал гулкие затрещины.

-Работать, ленивые скоты, если хотите жить!

Стас до боли, до судорог, насилуя мозг пытался проникнуть в глубины моря. Но море не пускало, выталкивало обратно. Он повторял попытку за попыткой. И вода расступилась.

Взгляд метр за метром погружался в море.

Наткнулся на длинные, конвульсивно извивающиеся плети щупалец. Скользнул по ним и словно провалился в яму, на дне которой расплылась грязная бесформенная клякса. Волна первобытной злобы и ненависти ударила навстречу, ломая и уродуя его. Два тусклых, грязно – зеленых пятна, как два глаза на самом дне.…  А в них  слепая, ни чем не сдерживаемая сила. Мозг опалило огнем, но не тем ласковым и спасительным  огнем ночного костра, не тем огнем, который дарит жизнь. Огнем палящего космического холода.

Сознание помутилось.

-Друг мой! – Беззвучно шевеля онемевшими губами, прошептал он. – Ждите на берегу. Он вас пропустит.

Резкий вдох, медленный свистящий выдох. Мозг обрел прежнюю ясность.

-Хозяин требует въездное. И приличия обязывают.

Шагнул к борту. Мечи вылетели из ножен и тут же раскалились до синевы. И прежде, чем принц опомнился, скрылся под водой. Мечи с шипением вонзились в волну, выбросив вперед голубоватый, тонкий луч. Ударил ногами и задержал дыхание.

-Мог бы и встретить. А так и дурную болезнь заработать недолго. – Проворчал он, погружаясь в воду.

Глава 24

Он забыл свое имя.

Да, он так давно или так долго жил, перемещаясь из мира в мир, блуждая по векам и эпохам в окружении одних и тех же лиц. А для них он был Великим, так что и в имени не было нужды.

-Великий…

Ясно и понятно. И доступно восприятию даже его немногословному окружению.

Имя – бессмысленное сочетание малозначащих звуков, с помощью которых те, кто копошится внизу, различают друг друга, чтобы не потеряться  в великом множестве схожих физиономий.

А он один. Великий! И все. Что может быть проще?

И величественнее.

Как мать-звезда.

Имя – звук, способный низвести до уровня тех, внизу.

И рождается, как и те внизу… в грязи и похоти. Вожделение и страсти. Истинное величие не знает страсти.

Мысль блуждает, не затрагивая душу. Не волнуя сердца. Не затрагивая сознания. Сознание выше их. Его сознание парит над миром. Над его миром. Или мирами.

А внизу среди бушующих волн суматошно скачет крохотное суденышко, пытаясь уберечь бесполезные и ни кому не нужные жизни. С отчаянной и не понятной одержимостью день за днем идут, торопятся они к концу этой короткой жизни. Жизни, которой они так дорожат, за которую так цепляются. И с такой небрежной легкостью бросают ее на волю слепой удачи, кокетливой и вертлявой.

Стихия, холодная и равнодушная, глуха к истошным воплям удачи. Как глуха она и к омерзительным стенаниям этих людей, покусившихся на его величие.

Мутный  и равнодушный взгляд заскользил по стеллажам жуткой коллекции. Играет тусклый свет свечей на драгоценных камнях, вправленных в пустые глазницы, наполняя кабинет радужными бликами.

Сколько их восково-желтых оживает только тогда, когда на них падает такой же восково-желтый свет его светильников.  И тогда кажется, что они улыбаются. Широко и угрожающе.

А сколько их, таких же  улыбающихся, осталось в иных мирах, в иных эпохах?  Его воинство, которое ждет только сигнала к атаке? Но это живые… Можно угадать без труда по их форме. Узкое, вытянутое лицо. Выпуклый затылок. Длинная, скошенная безвольно челюсть. Странно, но при жизни этот изъян был не заметен. Вместилище неизвестного разума. И так и не разгаданных до конца тайн.

Вот тот, с пламенеющими в глазницах, рубинами, самый первый. Всесильный жрец, заблудившегося в космических просторах, племени.  Всю мощь своего ума, своих знаний, своей магии  потратил на то, чтобы поддерживать угасающую жизнь в давно умершей плоти. Бесполезно растраченная жизнь. И бесполезно растраченная магия. Невосполнимая утрата! Но стал мешать. Так и не понял, всецело занятый эфемерной надеждой на возвращение в свой исчезнувший мир, величия его планов.

И к лучшему.

С остальными было проще. Чуточку подправить заклинание, и немного изменить состав священного зелья. И воспоминания  и, да и сама память, бесследно исчезли из их сознания.

Все они здесь! И жду, когда поднимется величественно его рука и ляжет на их, до блеска отполированные их затылки, чтобы вдохнуть жизнь в их пустые глазницы.

Милость бога!

Отнять жизнь может и бродяга. Но с небрежным равнодушием подарить ее, достойно только бога.

Та завидная настойчивость, с которой эти люди торопились распрощаться со своей жизнью, не могла не восхищать. И тот, прежний, который сидел в его теле, может быть, даже улыбнулся бы и снисходительно покачал головой, удивляясь той легкости, с которой готовы были  жертвовать этим, на их  взгляд, бесценным даром их богов. По крайней мере, они так считали.

Но не сейчас.

С дьявольским упорством день за днем, минуя одну ловушку за другой, пробивая одно заклятие за другим, приближаются они к его обители.

А хуже всего то, что он стал ощущать еще чью-то силу, чью- то холодную расчетливую волю. И эта сила, если и не выступает явно против него, то пытается отчаянно спасти их от его справедливого гнева.

Так было у стен города.

Так было на реке…

Даже сейчас, когда их галера бьется в конвульсиях, под напором бушующих в  ярости волн, он ловит себя на себе насмешливый взгляд, различает во мраке ночи и буйства стихии язвительную улыбку.

Какая молитва и какому богу могла уберечь их крохотный кораблик от таранного удара боевой триеры, которую он вырвал в отчаянной борьбе у  Великого моря. И, более того, чьей злой волей триера исчезла неизвестно где под напором заклинания его врага. Растаяла, исчезла в предрассветной мгле. И сколько не искал ее, и души ее матросов в необъятных глубинах моря, в бесконечных измерениях мира мертвых. Но даже слабых стонов отчаяния и обиды уловить не мог.

Взгляд медленно потянулся к всевидящему оку.

Шар неохотно наполнился равнодушным светом. Гигантские волны с силой ударили в его  стенки, заполнив ледяными брызгами. Повеяло лютой стужей. В кабинет ворвался неистовый грохот моря. Стихия слепая и безжалостная!

Помнится, когда – то со священным ужасом и замиранием сердца, стоя на палубе корабля,   ожидал приближения урагана, в тайне завидуя его праву казнить и миловать. Или только карать! С божественным безразличием отнимать пустые никчемные жизни.