Николай Петри - Колесо превращений

Милав разворошил костер, бросил несколько сухих веток и, когда языки пламени взметнулись вверх, положил руку на плечо Калькониса.

— Спасибо, сэр Лионель, — сказал кузнец. — Думаю, вы не против того, чтобы взглянуть на шедевр богини Ириды, а заодно и познакомиться с хранителями перевала Девяти Лун, о которых почему-то ничего не известно?

— Не против! — отозвался сэр Лионель весьма бодрым голосом, однако где-то в животе почувствовал неприятное жжение — таинственный перевал Девяти Лун не очень-то жаловал гостей. Тем более — незваных…

Глава 2

ПЕРЕВАЛ ДЕВЯТИ ЛУН

ГОЛОС

… Каждое действие, будучи следствием другого действия, уходит своими корнями глубоко в сознание человека. А причин, побуждающих человека совершить именно этот поступок, может быть множество. Нужно помнить, что подобное притягивается подобным. И если человек мыслит о мелком, низком и ничтожном, то он не в состоянии увидеть ни дивную розу, ни любой другой образ, достойный восхищения и одобрения человеческим сердцем. Поэтому и прошу — думай благородно, думай красиво, думай не только о себе…

Ночь прошла спокойно. Ухоня не спал, охраняя сон своих товарищей. Утром Милав предложил провести осмотр всего имущества, находящегося в их распоряжении. Продукты, запасную одежду и теплые вещи разделили на три примерно равных тюка, которые приторочили к лошадям.

— Если мы потеряем какую-либо из лошадей, — пояснил Милав, — то хотя бы часть вещей сохранится.

Деньги и драгоценности, без которых нечего было делать в столь длительном путешествии, тоже разделили, но на три неравные доли. Большую часть Милав сложил в свой широкий кожаный пояс, с которым он не расставался ни на минуту; средняя доля досталась Ухоне — ему надели декоративный ошейник из буйволиной кожи, внутри которого было множество кармашков для драгоценных камней; самая маленькая доля досталась Кальконису, который на несправедливость дележки ничуть не обиделся, понимая, что доверие спутников нужно еще заслужить.

— А почему запасная лошадь без поклажи? — спросил Ухоня, когда они выехали из каменного мешка, предварительно проверив, нет ли где засады.

Милав показал рукой на темную громаду гор, закрывших половину небосклона.

— Там, — пояснил кузнец, — морозы будут покрепче, чем в январь-студень. Без огня мы и нескольких часов не выдержим! Поэтому топливом следует запастись здесь, внизу.

— Если там так холодно, то как же живут на перевале его хранители глетчерные рогойлы?! — недоумевал Ухоня.

Милав вопросительно посмотрел на Калькониса, но сэр Лионель сделал вид, что не заметил взгляда кузнеца. Тогда Милав попытался ответить сам.

— Думаю, стражи перевала чувствуют себя при ужасном морозе не менее комфортно, чем мы, грея простуженную спину в бане…

Предположение было, что называется, притянуто за уши, но другой информации просто не было. Вот поднимутся на перевал — тогда все и увидят своими глазами.

К концу дня деревья на едва различимой тропе, по которой они поднимались, пропали совсем. Уже после обеда им на смену появился высокий кустарник невероятной толщины и прочности. Милав долго рассматривал корявые, перекрученные стебли, принюхиваясь к листве и даже пробуя на вкус янтарные капельки смолы, выступавшие в тех местах, где коричневая узловатая кора полопалась, обнажив светлое нутро. Ухоня с Кальконисом с интересом наблюдали за непонятными манипуляциями Милава.

— Могу я полюбопытствовать, — наконец спросил сэр Лионель, — чем вы занимаетесь?

— Разумеется! — отозвался Милав. — Древесина этого кустарника необычайно плотная — не чета осине или сосне, к тому же в ней невероятное количество смолы. Думаю, лучшего топлива нам не найти. Если до вечера кустарник не пропадет, сменившись другими растениями, более приспособленными к жизни в условиях гор, мы заготовим его впрок.

Несколько часов ехали путешественники по узкой тропе. Почти через каждый десяток шагов приходилось спешиваться и рубить крючковатые стебли, извивающиеся между камней. Топор, наточенный Милавом на огромном природном абразиве до зеркального блеска, со звоном отскакивал от ветвей, словно голубоватое лезвие вонзалось не в древесину, а в камень.

— Похоже, по этой тропе давно никто не ходил, — сказал Ухоня, тяжело дыша. Он только что прорубил очередной проход в переплетающихся ветвях и теперь стоял на дорожке, сжимая в отращенных руках отшлифованное пальцами путешественников топорище.

Милав остановился рядом, держа двух лошадей. Он посмотрел по сторонам и вверх. Теперь гора закрывала весь небосклон. Впереди не было ничего, кроме бурого, серого, зеленоватого камня. Шея затекла от напряжения.

— Как вы думаете, сэр Лионель, прошли мы треть пути? — спросил кузнец.

Кальконис вытер струившийся по лбу пот, глянул на вершину горы и ответил:

— Думаю, что прошли.

— Тогда привал! — распорядился Милав. — Даже если мы и не прошли третьей части — не стоит надрывать себя и лошадей в первый же день. Впереди дорога намного сложнее.

Остаток вечера потратили на отсортировку нарубленных за день веток. Отобранные упаковали в две огромные вязанки. Одну из них Милав накрыл запасным плащом — небо стремительно хмурилось, в воздухе чувствовалось приближение не то грозы, не то снежного заряда. Спать легли сразу же после того, как подкрепились горной куропаткой, пойманной Ухоней по дороге, и вдоволь напились ароматного напитка из меда и местных трав, собранных Кальконисом вокруг их импровизированного лагеря.

Спали тревожно, но не потому, что ожидали нападения вигов или горгузов, а потому, что дышалось здесь уже не так легко и вольготно, как внизу. Плюс ко всему ночью пошел снег, и Милав, проснувшийся первым, долго лежал с открытыми глазами, укрывшись до подбородка тяжелым плащом, с восторгом наблюдая величественную красоту гор, очертания которых таяли и дробились за стеной снегопада.

Послышался слабый шорох. Милав стремительно повернулся на звук, одновременно касаясь пальцами Поющего Сэйена, покоящегося в просторных «ножнах» на поясе. Тревога оказалась ложной — Ухоня шел по прорубленной вчера тропинке и лопатообразным языком смешно ловил на лету огромные снежинки.

— Какая благодать, напарник! — произнес он восторженным голосом и привалился к Милаву лохматым боком.

«Ухоня с каждым днем становится все более материальным, — с тревогой подумал кузнец, — быть может, скоро он не сможет возвращать телу невидимость! Как же тогда мы сможем путешествовать с ним?»