Оксана Панкеева - Пересекая границы

В этих невеселых размышлениях Саэта провела те два часа, что оставались до возвращения Кантора. А потом снаружи донесся стук копыт, потом шаги, дверь открылась…

Кантор застыл на пороге, в расстегнутой куртке, с плащом и шапкой в руках. И Саэта поняла, что ее последняя надежда была глупой. У него не было этих нескольких секунд. Он снова стоял столбом и смотрел в глаза ведьмы, и его взгляд стремительно терял всякую осмысленность.

– Иди со мной, – приказала Арана.

Кантор выронил плащ, шапку и сделал шаг вперед.

– Патриция, – сказал он и сделал еще шаг. – Иди ко мне. Люби меня.

Ведьма тоже шагнула вперед и рванула застежки платья. Саэта вцепилась зубами в кляп и расплакалась.

Кантор падал в Лабиринт не в первый раз и точно знал это ощущение невыносимого головокружения, сопровождающего переход в иную реальность, промежуточную между жизнью и смертью. Здесь все было не так, как в жизни, и, вероятно, не так, как в смерти, но этого точно не знал никто. Это был действительно лабиринт, и его конфигурация менялась каждый раз. Из Лабиринта было два выхода – ступени наверх и тоннель вниз. По ступеням Кантор уже взбирался. Тоннель видел издали. Некоторые места Лабиринта он хорошо знал и узнавал в любом виде. Но всякий раз, как он сюда попадал, найти выход было крайне сложно.

Этот сад с обилием благоухающих цветов он еще никогда не видел. Хотя, возможно, это место раньше выглядело по-другому. Возможно, в прошлый раз пышные жасминовые кусты были разноцветными кубиками в человеческий рост, мраморные статуи – мертвыми воинами и эта шелковая трава – синей прозрачной водой…

– Иди со мной, – раздалось у него за спиной.

Он обернулся. На белой ажурной скамейке сидела Патриция и с улыбкой протягивала к нему руки. Она была в одном корсете, нежно-кремовом, как рояль в отеле Лютеции, и изящных туфельках на босу ногу. Ее глаза звали, губы манили, открытое тело вызывало неудержимое желание. Патриция всегда была такой. У нее была эта Сила. По ней все сходили с ума. Не из-за красоты, а из-за того, что она вызывала желание. У любого мужчины. «Даже сейчас, когда знаю о ней все, – думал Кантор, – ненавижу ее и понимаю, чего мне будет стоить малейшая слабость, я все равно не могу удержаться. Или все-таки могу? А надо ли? Как сказала Азиль? „Если вы вместе упадете в Лабиринт, там ты будешь сильнее“. Как я могу воспользоваться этим? Убить ее? Или наоборот? Это же Лабиринт, здесь все иначе… Если б она нападала, было бы понятно, а так… что я должен делать?»

Патриция поднялась и подошла, обняла и прижалась к нему всем телом. Кантор содрогнулся, чувствуя, что одежда на нем исчезла, что в глазах у него темнеет и что бороться с древнейшим инстинктом не остается сил. Он сжал ее в объятиях и впился в ее губы, рывком сдирая кремовый корсет…

Саэта видела, как они медленно шли навстречу друг другу, шаг за шагом, по пути срывая с себя одежду, не отрывая друг от друга неподвижного взгляда. Они шли долго и медленно, словно преодолевая какое-то невидимое препятствие. Они сошлись у стола и слились в долгом поцелуе, жадно лаская друг друга, как изголодавшиеся любовники после долгой разлуки, а Саэта смотрела на них с отвращением, оцепенев настолько, что даже не смогла закрыть глаза.

Кантор схватил ведьму и посадил на стол.

– Патриция, – глухо проговорил он, одной рукой продолжая ласкать ее, а другой расстегивая штаны. – За что же ты меня так, любимая?

– Ты стал мне не нужен, – ответила Патриция, изгибаясь в его объятиях. – От тебя не было никакого толку, но могли быть неприятности.

– Ты меня не любила, – скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал он, останавливаясь и глядя ей в глаза. Она испуганно вздрогнула и тоже остановилась. – Ты не можешь лгать в Лабиринте, – пояснил он. – Особенно мне. Сука ты, Патриция. И никудышная актриса.

И тут же вокруг послышались аплодисменты. Мраморные статуи сада спрыгивали с постаментов и превращались в живых женщин, и все радостно аплодировали и выкрикивали: «Так ее, так ее, стерву! Из-за нее ты возненавидел нас всех, а мы ведь ничего плохого тебе не сделали, мы ведь любили тебя!»

«Они правы, сто раз правы, – подумал Кантор, – ведь когда-то все было не так… Они меня любили, даже когда я того не стоил, они прощали мне все, даже то, чего не следовало, а я… Стоило один раз столкнуться с подлостью и предательством, и я сломался. Да во что бы мне ни обошлась эта Патриция, как можно было допустить, чтобы одна мерзавка затмила все то прекрасное, что было в моей жизни до нее?»

Кантор вспомнил, что так и держит до сих пор в объятиях это чудовище, и оттолкнул ее от себя с таким отвращением, словно дотронулся до змеи или скорпиона.

– Я тебя не хочу! – злорадно, наслаждаясь каждым словом, отчетливо произнес он. – Вот так! Не хочу! И не заставишь ты меня хотеть! И у тебя нет надо мной власти! Исчезни, сгинь, пропади! Видеть тебя не желаю!

Она упала на траву и вдруг с пронзительным криком вспыхнула, превращаясь в золотую пыль.

Саэта видела, как они занимаются любовью на деревянном столе, и слышала, как Кантор что-то шепчет, наклоняясь к уху Патриции. А потом он вдруг скользнул рукой за голенище, выхватил нож и одним коротким движением вонзил его ей в живот. Ведьма закричала, выгибаясь в предсмертной судороге, и обвисла в руках Кантора, который вырвал нож, бросил его на пол и с новой силой набросился на уже мертвую женщину, вскрикивая и содрогаясь в экстазе.

Кантор отступил в сторону, инстинктивно опасаясь касаться золотой пыли, но часть ее все же успела осесть на сапоги. Кантор повернулся к ожившим статуям. Очень хотелось сказать им что-нибудь доброе… попросить прощения… поблагодарить…

– Девочки, – сказал он, не придумав ничего умнее. – Я вас помню и люблю. И вы мне нужны. Все. Все до единой.

Ответом ему был восторженный визг. Женщины окружили его, радостно крича и пытаясь обнять все одновременно, отчего он, в конце концов, не устоял на ногах и повалился в траву. Он узнал некоторых из них – это были женщины, которых он когда-то знал и любил.

Кантор любил их всех, по очереди, до полного изнеможения, пока не наступил момент, когда он просто упал и не мог даже шевельнуться. Тогда они засмеялись и вернулись на свои постаменты, снова превратившись в мраморные статуи. Почти сразу же Лабиринт стал меняться – цветущий парк на глазах увядал, скульптуры теряли форму и оседали, превращаясь в ограненные каменные плиты, листья увяли и осыпались, пошел снег и стало холодно, словно он действительно лежал в крепкий мороз на холодном камне.