Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ

— Мне так не кажется, — возразил Ив. — Ведь вы вешаете этого человека не прилюдно, на деревенской площади, а в глухом лесу, и если бы я случайно не проезжал мимо, то никто из посторонних никогда и не узнал бы об этом. Следовательно, вы поступаете так самочинно, а вовсе не по приговору суда.

— И что с того? — осведомился мужлан с едва заметной улыбкой. Он глядел на Ива по-доброму, и морщинки в углах его глаз были совсем ласковыми.

— Да разве так совершаются справедливые казни? По мне, это больше похоже на тайное убийство.

— Ни одна казнь, сеньор, не может считаться справедливой, кроме тех, что насылает на грешников Господь. Но мы — крестьяне и живем плодами своих трудов, и если к нам в курятник повадится лисица, то мы убьем ее, а праведно ли поступаем — не нам судить. Лисица тоже не слишком-то с этим считается, когда таскает у нас птицу и оставляет наших детей без пропитания.

Говорил он складно, как человек, который хорошо слушает чтение в церкви. Поэтому сир Ив решился действовать против него не оружием, а словом, и сказал:

— Если кто-то провинился перед вами, его следует отдать судье, а не вешать в лесу.

Двое других крестьян в разговоре не участвовали: один дергал петлю, проверяя, хорошо ли она прикреплена, а другой толкал ногой связанного человека.

Собеседник Ива объяснил, не теряя терпения:

— Судья бывает нужен, если дело неясно и спорно. А наше дело сомнений не вызывает. Он, — крестьянин кивнул в сторону связанного, — известный на всю округу вор Лесной Нан, а изловили мы его, когда он крал еду из моего погреба. И не в первый раз уже он такое проделывает. К нему неприменимы человеческие законы, потому что он живет в лесу и, полагаю, даже никогда не был крещен, а это равняет его с лисицами.

Ив сказал:

— Что бы вы ни говорили, но нельзя повесить крещеного человека просто так, даже если он повадками подобен дикому зверю.

Крестьяне молча уставились на Ива. Их тяготило это бессмысленное заступничество. Лучше бы молодой сеньор уехал и предоставил событиям разрешиться своим чередом.

Но Ив все не уезжал, медлил.

Старший из крестьян еще раз попробовал добром уговорить его:

— Любезный сеньор, да поглядите же сами, коли вам не противно, — у этого вора все тело в шрамах; по ним можно прочитать всю его жизнь, и клянусь вам спасением души, ни один из дней этой жизни не был праведным. Он побывал и помощником кузнеца, и на конюшне служил у сеньора Кервезена, и нанимался косить, и всегда воровал, и пьянствовал, и дерзил, и дрался, и портил женщин, повсеместно бывал он бит и отовсюду его гнали; а теперь он вовсе переселился к диким зверям и не дает житья честным людям. Как же с ним, по-вашему, следует поступить?

— Отпустите его, — сказал Ив. — Я заплачу за ущерб. Денег у меня немного, но я отдам их все, а такое даяние — к прибытку. Из последнего гроша, если только его отдали добровольно, как из зерна, вырастает большое богатство. Я в это твердо верю, поверьте и вы.

С этими словами сир Ив вынул кошель, в котором оставалось еще немного серебряных монет, и вручил старшему из крестьян. Тот развязал тесемки, пересчитал деньги и долго раздумывал. Потом поднял взгляд на Ива. А Ив ждал так безмятежно, словно и не сомневался в исходе дела.

— И как же вы поступите с ним, с Лесным Наном? — спросил наконец крестьянин.

— Это уж вас не касается, — ответил Ив. — Берите деньги и уходите.

Крестьянин все еще медлил.

— Лучше бы вам повесить его в той самой петле, которую мы приготовили, — сказал он. — Впрочем, как вам будет угодно. Мы бы хотели только, чтобы Нан исчез из наших краев и чтобы мы больше никогда его не видели.

— Это я вам обещаю, — сказал Ив.

И крестьяне тотчас пропали, как будто их никогда и не было. Исчезла и телега. А Ив остался на поляне наедине со связанным человеком, который с ненавистью глядел на него сквозь спутанные волосы.

Волосы эти были не только грязны, но и склеены смолой: очевидно, он переночевал где-то на земле, подложив под голову смолоточивое полено. Глаза у него болезненно щурились, как будто ему трудно было смотреть на свет.

Ив спешился и разрезал веревки. Оборванец, охая, уселся и принялся растирать себе руки и ноги. Вся его одежда представляла собой лохмотья, в прорехи видно было тощее продрогшее тело. Оборванец вздрагивал и постанывал сквозь зубы и вдруг замер и уставился на Ива. Лицо у Лесного Нана было неприятное — с длинным носом и маленькими глазами. Скула и губы были разбиты недавно, лоб рассекал старый шрам, и мочка уха была надорвана. Он выглядел старше Ива лет на семь, может быть — десять.

Ив сказал:

— Я спешу в мой замок Керморван. За тебя я отдал все деньги, какие у меня были, так что времени на разъезды у меня вовсе не осталось — поневоле я вынужден торопиться. Расстанемся же здесь. Обещай, что уйдешь из этих краев, не то добрые люди из Кервезена тебя и впрямь повесят.

Лесной Нан молчал в ответ так долго, что Ив вдруг усомнился: а понимает ли тот вообще человеческую речь?

— Вы же теперь мой хозяин, господин? — спросил вдруг Нан, когда Ив уже отчаялся услышать от него хоть слово.

— Нет, — ответил Ив.

Нан поднялся на ноги, даже не попытавшись стряхнуть с себя сор.

— Я видел, как вы отдали за меня деньги, — настаивал Нан.

— Я дал тем крестьянам деньги, чтобы они отпустили тебя.

— Я голоден, — сказал Нан и облизнулся. — А вы мой хозяин.

— Говорю же, я тебе не хозяин, — рассердился Ив. — Чужая свобода — последняя вещь на земле, в которой я нуждаюсь! Знаешь ли ты, что я был несвободен целых полтора дня? За это время понял, каково это — даже в мыслях своих зависеть от чужого человека! Вот тогда я и поклялся, что ни одним живым существом не буду владеть, даже соколом и собакой, если только они не захотят остаться со мной по доброй воле.

Нан покачал головой:

— Так у вас не найдется для меня еды?

— Ты мне не нужен, — сказал Ив.

Нан вздохнул, словно до него вдруг разом дошел смысл произнесенных Ивом слов.

— Не нужен? — повторил он.

Он поежился, потер себе плечи ладонями, чтобы согреться, скривился — задел свежую ссадину. И снова замер, уставившись на Ива.

— У вас рука ранена, мой господин.

Тот насторожился, отступил назад:

— Что с того? Она уже заживает.

— Здесь поблизости живет одна женщина, — сказал Нан. — Проводить вас к ней?

— Что за женщина? — удивился Ив.

— Она и вылечит, и накормит, — объяснил Нан. — Меня-то она не жалует, может и палкой прибить, ну а вы — другое дело. Вас она примет.

— А тебя почему не жалует?