Лея Любомирская - Живые и прочие

— Не бери в голову, — посоветовала я. — Пошли пожуем чего-нибудь.

В холодильнике нашлись котлеты — это значит, бабушка где-то поблизости, — и торт, значит, вместе с дедушкой. А вот маринованных огурцов нет, значит, папы еще нету, он их всегда притаскивает. Мы перехватили по бутерброду с котлетой, и я утащила Свина к себе, уроки-то никто не отменял.

— Рулезно у тебя тут, — покрутил головой Свин, — это чего, все мама твоя рисовала?

— Это мы с ней вместе. Ну, за математику?

Не успели мы расположиться, Свин — на диване, я за столом, как дверь скрипнула, и в нее просунулся длинный нос Джона Леннона:

— Excuse me, haven't you ever seen my Lucy?

— Granma in mother's room, I hope, — ответила я, — and I have seen her once or twice.

— Thanks. — Нос исчез.

— What does it mean? Тьфу, черт, я хотел сказать, какого черта это было? Это чего, Джон Леннон?! Его же убили.

— Это бабушкин Леннон, — объяснила я, — ну, она же у меня старая битломанка, еще с шестидесятых.

— Так, — насупился Свин, — чего-то я не понимаю. У мамы твоей сидит в кресле какая-то хрень. Бабушку разыскивает Леннон. И я теперь у тебя воображаемый друг.

— Погоди, ты еще не видел, чего папа с дедушкой вытворяют. Вот как раз они сегодня собирались винду переставлять, это будет круто. Как ты думаешь, зачем дедушке торт?

— Зачем может понадобиться торт? К чаю, что ли?

— Ну да, к чаю. Но не для еды. Ну ладно, пока их нет, ты мне объясни, что ли, задачку, чего-то я не понимаю.

— Да ну, там же все просто! — Свин мигом отвлекся, загорелся и нырнул в цифры по самые уши.

Когда мы закончили и математику, и химию и даже успели провести парочку рискованных опытов с моими реактивами, оказалось, что папа и дед давно дома, из междверья доносятся невнятные вопли и бормотание.

— А вот теперь пошли подсматривать. — Я оторвала Свина от исписывания невидимыми чернилами его дневника и потащила в коридор.

Вовремя успела! Там как раз дед вызвал Билла Гейтса и готовился залепить в него тортом. Билл Гейтс, заранее готовый к экзекуции, стоял понурясь. Папа, не обращая ни на что внимания, быстро шелестел о чем-то по клавишам.

Хрясь! Торт влетел в лицо Биллу Гейтсу и стек на пиджак, компьютерный магнат вздохнул, счистил пальцем крем с носа, облизал палец и исчез.

— Эх, как на душе все-таки легчает сразу, — отряхнул руки дед и повернулся к сыну: — Юр, а Юр, мы кофе-то пить будем? Вон, гляди, и молодежь повылезала.

Свин выглядел разочарованным. Он уже начал привыкать к эффекту, который неизменно производит его зеленый аутентичный ирокез на старших, и на тебе. С такими титанами ему не сравниться.

— Да ты не расстраивайся, — похлопала я его по плечу, — щаз дед папу из-за компа вынет, и тебя ждет самый вкусный кофе на свете. Джинн Абу-Али-ибн-Хусейн другого не варит.

— Знаешь, я, пожалуй, кофе ждать не буду, — мрачно сказал Свин, — увидимся в школе.

— Ну чего ты? — расстроилась я.

— Да ничего. Пойду я.

Покидал книжки в мешок, поправил ирокез перед дверным зеркалом и вправду ушел.

Вот дурень.

Кофейника хватило и на бабушку с дедом, и на родителей, и на меня. Бабушкин Леннон и мамин Тень успели уже исчезнуть, папа выдумал себе только кота-бегемота, потому что устал на работе, а коту кофе без надобности.

— Ну чего грустишь, дщерь? — Папа поплескал остатком кофе в кофейнике. — Где твой друг-то?

— Ушел. Обиделсо.

— Не выливай, о достопочтенный повелитель волшебных устройств, — раздался голос из кофейника, — я сам здесь выпью.

— Как скажешь, Абу-Али. Так выдумай его заново, — это уже мне.

— Ты чего, он настоящий! Мы в одном классе учимся, это же Свин, ну, Славка Морозов. — Тут я тоже обиделась. Тоже мне семейка Аддамс. У других нормальные семьи, мамы воображаемых друзей не видят, папы ругают за бардак, дедушки не понимают в компьютерах, а бабушка вяжет носки, а не отплясывает с былыми музыкантами. Вырасту большая — всё всем запрещу.

И тут в дверь позвонили.

Я пошла открывать. За дверью верхом на толстой розово-зеленой свинье сидел донельзя довольный Свин. Свинья подняла на меня мелкие глазки и подмигнула:

— Ну, я подумал, а чего я тут буду стесняться. А кофе не осталось?

Юлия Сиромолот

ПОЛКОВНИК И ПАННОЧКА

Гай Грыцюк, полковник Воздушных Сил, выборный от округа Манивцы, очень аккуратно пренебрегал обязанностями. Он поступал так каждое утро, кроме выходных и тех двух дней в неделю, когда читал лекции в Школе Воздухоплавания. Свежий после крепкого сна, зарядки и обливания холодной водой, в парадной форме летчика, при всех наградах — скромно, колодочками, — полковник садился на веранде, благо мягкий климат Манивцов тому способствовал круглый год, и ждал. Пускал ароматный пар горячий настой душицы и мяты, точила прозрачный сок нежная домашняя колбаска… но полковник не спешил завтракать. Обычно вскоре на углу улицы появлялась пани главная секретарка Думы. Она следовала на утреннее заседание. Останавливалась за низкими кустами бирючины, здоровалась и протягивала через изгородь повестку дня. Пока полковник читал, остро оглядывала веранду и сельский завтрак: «Пан полковник, конечно, и сегодня пренебрегает?» Грыцюк вежливо кланялся, не поведя ни бровью, ни усом, возвращал повестку и всегда очень спокойно и даже кротко отвечал: «Так точно, дорогая пани секретарко, пренебрегаю». На том они расставались, и полковник выпивал наконец чаю. Затем он раскуривал трубку и, попускав немного дым в сиреневое утреннее небо, возвращался в дом.

На заднем дворе, выходившем в луга, в хорошем каменном амбаре у него была устроена мастерская.

Там пана полковника ждал второй завтрак — покрепче, чтобы сил хватило на добрых полдня: каша, молоко в глиняной кружке, свежий хлеб. И много работы, до самого вечера.

Полковник Грыцюк собирался лететь на Луну.

Он давно об этом мечтал. Еще совсем молодым в ночных полетах навсегда запомнил, как растет, приближается белый круг с переменчивыми тенями на нем, если удерживать руль высоты. Но маршрут… но запас горючего… но бурный на таких высотах воздух… но… но…

Потом были боевые вылеты, Луна стала опасна, ее предательского спокойного света летчик Грыцюк должен был избегать. После войны снова получалось так, что его всегда кто-то ждал: грузы, почта, люди. Теперь вот жизнь разлилась покоем, только заседатели-законодатели попытались вонзиться шипом в задницу, но не тут-то было.

Полковник точно знал, чего хотел.

В мастерской у него в две стены шли полки с книгами по воздухоплаванию, с научными журналами, переплетенными по выпускам в синюю кожу. Самодельный прибор зловещего оружейного вида нацеливался в небосвод — и самодельным он звался только потому, что не был куплен готовым: детали для него по заказу пана Грыцюка изготавливались на лучших заводах Охримании и Венделандов, да потом еще приезжал специалист, собирал и налаживал. В тихих Манивцах появление чернокожего человека произвело большое оживление: среди стариков и старух — полусуеверное, среди молодежи — опасливо-любопытное, а манивчане средних лет были довольны тем, что пиво иноземец пьет, колбасой с чесноком закусывает и не морщится, а в «дупеля» в свободное время играет, как честный и свой, да так, что только стол не разваливается. Правду сказать, в «дупеля»-то он с соседями только раз и поиграл: заморское время дорого, а деньги свои и чужие полковник считать умел.