Виталий Каплан - Чужеземец

Звук становился всё сильнее, в нём уже отчётливо различались крики, лязг железа, треск разгорающегося пламени — огромного костра, кем-то разведённого у него в горле. А вот солнечный свет с каждым шагом тускнел, будто небо затянули толстой полиэтиленовой плёнкой… такую бы им пару дней назад, в их неудачные водяные ловушки. Но эта плёнка только и годилась, что гасить свет — и солнце сделалось серым, хотя и не менее жарким. Зной вытекал из солнца, клубился по земле сизым дымом, надоедливо крутился возле ног. А поднимать ноги становилось всё тяжелее, будто к каждой привязали цепью бетонную плиту. Такую, какими в сельской местности до сих пор ещё мостят дороги… вот как у тёщи Вероники Сергеевны, на даче. Зато какой у неё там колодец! Вода точно родниковая! И все соседи ходили за этой водой, если надо было солить огурцы… ни одна банка не лопалась…

Что-то лопнуло перед глазами, вспыхнуло бешеной радугой, мир плавно провернулся вокруг невидимой оси симметрии, и оказалось, что Алан уже никуда больше не идёт, а лежит под серой плёнкой, глядя в серое небо, где жарит серое, точно крыса, солнце.

Чьи-то пальцы хлопали его по щекам.

— Господин! Что с тобой господин! Ты жив? Отзовись! — надрывался рядом звонкий голос. Почему-то сейчас пропал юношеский басок, и голос был словно восемь… нет, уже девять месяцев назад, в одной милой деревушке близ Хагорбайи… колодец ещё там был, системы «журавель»…

На глаза ему упали тёплые капли, расползлись по щекам. Он чуть приподнял голову.

Оказалось, Гармай расходует драгоценную воду, брызгает из ладоней ему в лицо.

— Не… — просипел Алан, заставляя непослушное горло издавать хоть какие-то звуки. — Не надо… Не трать.

— Вот ещё! — закричал Гармай. — Как это «не трать»?!

— Береги… Воду береги… Ты иди… — губы слиплись, и проталкивать сквозь них звуки оказалось нелегко. — Видишь… горы… Иди, ты крепкий… ты дойдёшь…

Шевельнулась было мысль — а что толку ему дойти? Ведь не найдёт же тайник, а если и найдёт, не отправит же сообщение на «Солярис»… а если и отправит, что ведь не спустят за пацаном катер… Зачем он там, наверху?

Но, выскочив на поверхность, мысль эта шустрой ящерицей тут же скользнула обратно — в чёрные трещины ума. И оставалось только смотреть, как суетится рядом Гармай, пытается влить ему в рот последнюю воду, разжимает стиснутые зубы. Без толку — всё только по подбородку пролилось.

Гармай оставил эти бесплодные попытки. Присел рядом на корточки, положил горячую ладонь Алану на лоб. Долго сидел так — казалось, не менее часа, хотя солнце и не подумало сдвинуться. Потом вдруг вскочил на ноги, протянул руки к равнодушному небу. И гневно закричал.

Сперва Алан не разбирал слов, они проскальзывали мимо ушей, песчинками сыпались в нижнюю чашу часов, и время таяло — точно кубик льда в бокале мартини. Но чем больше набиралось этих слов-песчинок, тем они становились понятнее. И, наконец, проникли в сознание:

— Ты! Истинный Бог! Я Тебя зову! Ты ведь слышишь меня, слышишь! Отвечай — зачем творишь такое?! Почему не помог? Ведь мы же просили Тебя — а ты убиваешь господина! За что? Зачем? Ведь Ты же Сам его послал! Он учил про Тебя, он звал нас к Тебе, и вот… помирает за тебя… из-за Тебя… Господин говорил, что Ты — это любовь. Которая больше всякой земной любви! Ну и где же Ты? Где она, твоя любовь? Выходит, он был нужен Тебе только на время, да? Кончилось время, и Ты его убиваешь? Он Тебе верно служил, его из-за Тебя камнями били, злыми духами травили, сколько раз бежать ему приходилось, и Ты выручал. Потому что он был нужен. А теперь — что? Теперь — всё? Это и есть Твоя любовь? Что я в степи этой подохну, плевать. Кто я такой? Никто. Пускай Ты не меня не любишь, пускай меня птицы расклюют! Но его — нельзя! Ты слышишь меня, Господь? Его — нельзя! Он без воды помрёт! Давай воду, Истинный Бог! Ты слышишь? Как хочешь, а давай!

Слова выросли — теперь это были уже не песчинки, а здоровенные, в человеческий рост, валуны. Между ними змеились трещины. Нет, уже не трещины. Пропасти — бездонные, из них тянуло чёрным холодом. И громыхая, валились туда, в ничто, камни. Сшибались друг с другом, высекали синие искры, со свистом летели во тьму.

Их было всё больше, камней, и гром прокатывался от края и до края мира.

А небо всё больше серело. Да что там — свинцовая сизость расползлась по нему, задушила чахлый солнечный диск. Пробежал по верхушкам трав холодный ветер, пригнул их донизу, и по всей степи прокатилась гулкая травяная волна.

Камни всё стучали, камни почему-то были сверху, Алану никак не удавалось их разглядеть — наверное, они были слишком высоко, за раздувшимися тучами, но искры от их столкновений прорывали упругий воздух, ослепительно синими зигзагами расчерчивали небо, втыкались вниз, в посеревшую от страха траву, а Гармай прыгал в двух шагах от него, тянул руки к небу и что-то неразборчиво кричал. То ли благодарил, то ли требовал.

А потом ударил дождь. Он пришёл не отдельными каплями, не косыми струйками — нет, упал на сухую землю весь, разом, хлынул бешеным потоком. Точно плотину прорвало. Мгновенно вымокли и плащ, и хитон, и почти ничего уже не было видно, а в лицо — казалось Алану — плескали из ведра. Нет, какое там ведро! Из шланга под большим давлением, из полицейского водомёта. Не захлебнуться бы…

Он с трудом перевернулся на живот. За шумом ливня ничего уже не было слышно, на расстоянии пяти шагов всё сливалось в один ревущий свинцово-серый водопад, но всё-таки он успел увидеть, как Гармай, выхватив свой боевой «режик», спешно копает ямки в глинистой почве. Запасает воду — понял Алан.

А ещё — привиделось ему — гасли под такими же дикими струями дрова, и чернел кляксой костёр, курился паром и шипел великой дюжиной гадюк, а железный столб растерянным пальцем тыкал в гремящее небо.

17

Уполномоченный Мирового Совета оказался пожилым китайцем. Сухонький, в строгом костюме мышиного цвета, реденькие чёрные волосы зачёсаны назад. Прямо как на старинной открытке. Не хватало лишь портрета Председателя Мао на лацкане.

— Как мы будем разговаривать, Алан Викторович? — деловито осведомился уполномоченный. — По-русски, по-английски?

— Как вам удобнее, — Алан поёрзал в кресле. Кресло было обычное, как в любой каюте «Соляриса. Даже тут, в отделе безопасности, и то проектировщики не предусмотрели ввинченного в пол табурета, прожектора в глаза и, для полного счастья, пыточной «дыбы». Видимо, никому и в голову не пришло, что придётся кого-то допрашивать и держать под арестом. Бывало, конечно — кто-нибудь перебирал спиртного и вёл себя в уютном баре «Стрела» как в салуне Дикого Запада. Но такого товарища просто уносили в родную каюту и вкалывали нехилую дозу альборана — для скорого, хотя и малоприятного протрезвления. Наутро жертву зелёного змия ждал увесистый штраф. А более серьёзных происшествий за все восемнадцать лет «Соляриса» как-то не случилось.