Дмитрий Скирюк - Руны судьбы

И тут из глубины корчмы на стол, где сидели солдаты, надвинулась большая тень.

— Серебро... — произнёс бесцветно чей-то голос. — Красивые деньги... кровавые деньги... Они к вам вернутся, кровавые люди. Он вам сам их вернёт — Лис всегда возвращает долги. Ибо сказано богом: «Какой монетою платите, такою и заплачено вам будет».

Все вздрогнули и обернулись.

Подошедший был толстяк в широкополой шляпе с обвисшими полями, с круглым лунообразным лицом и мутными бездумными глазами. Он шатался, руки его всё время двигались — то теребили край истрёпанного грязного полукафтана, то крутили пуговицы, то цеплялись за ремень... Он не смотрел на пули, не смотрел на солдат, вообще никуда не смотрел. Из уголка его кривого рта свисала ниточка слюны. Если раньше, когда Санчес плющил талер, Михеля пробрал озноб, то при словах толстяка он похолодел уже весь, от пяток до макушки.

Толстяк между тем углядел на краешке стола кружку, где плескались остатки вина, невозмутимо сгрёб её и взялся допивать большими гулкими глотками.

Первым пришёл в себя Родригес.

— Ты кто такой, шляпа?! — заорал он и вскочил, воинственно наставив на пришельца буйволиные рога своих усов. Протянул руку и выбил кружку из рук толстяка. — Отвечай, когда тебя спрашивают!

Кружка разлетелась в черепки, в корявых пальцах толстяка осталась только ручка. Сам же толстяк не обратил внимания ни на крик, ни на разбившуюся кружку, даже не пошатнулся, продолжал стоять и пить, не замечая, что пьёт воздух.

На сей раз проняло всех, но не Родригеса.

— Ах, так! — вскричал он. — Эй, Мигель, подай-ка мне вон ту метлу — я не желаю марать свой нож об эту фламандскую свинью! Этот мешок смеет говорить так, как будто у него достанет мужества, чтоб колотить испанца? Так он у меня сейчас попляшет сальтарелло! ух, caramba! Это вино дорого ему обойдётся!

Тут подбежал трактирщик — толстый неряшливый baes Георг Лансам по прозвищу Липкий Ланс.

— Господа солдаты! Господа солдаты! — закричал он, нелепо всплёскивая руками и распространяя запах засаленной тряпки. — Умерьте гнев, господа солдаты! Умоляю вас, не надо драки! Простите его: это всего лишь Смитте, он сумасшедший. Я сейчас его уведу и прикажу подать вам ещё вина.

— Mildiables! — вскричал Санчес, у которого от злости даже трубка погасла. — Если он безумен, так держите его взаперти, чтоб не приставал к порядочным католикам и не смущал народ бесовскими речами!

— Даже если он сумасшедший, — угрюмо добавил Киппер, хоть язык его немного заплетался, — пускай следит, чего болтает! Люди и за меньшие слова на костёр шли! Да!

Он икнул и выругался.

— Да что вы такое говорите, помилуй Боже! — Липкий Ланс всё пытался утянуть Смитте прочь от стола, но не смог даже сдвинуть его с места. — Какой костёр? Ведь он же никому не причиняет вреда, разве что выпьет кружечку-другую, ну так это ж не накладно! Почтеннейшие господа солдаты, я прошу вас, не мешайте тем, кого поразил Господь, жить по своей прихоти, ибо тем выразил Господь свою волю. Ведь так будет правильно, верно?

Мартин Киппер умолк, сердито нахмурил брови и некоторое время размышлял, затем ещё раз смерил Смитте взглядом, рявкнул: «Marsch hinaus!», спохватился и для верности добавил по-фламандски:

— Пошёл прочь!

— Э, нет, погоди! — теперь уже Родригес поднял палец, призывая к тишине. — Он что-то говорил про Лиса, про этого дьявола, которого мы ищем. Откуда он знает, что мы говорили о нём? Эй, ты! Что ты знаешь о травнике Лисе?

Трактирщик, видя, что испанец вновь заговорил со Смитте, перестал тянуть толстяка за рукав и на всякий случай отступил в сторонку.

— Да что вы, господин солдат, — примирительно сказал он, — разве он знает, о чём говорит? Мало ли на свете всяких лисов и лисиц!

Смитте был дурак. Недавний, но уже законченный. А вот Липкий Ланс дураком не был. Ланс был себе на уме. Он знал про Лиса, о котором говорили стражники. Когда-то этот травник вылечил его — грешно сказать — от мужескова бессилия, за что Ланс был ему, конечно, благодарен, но — в пределах, в пределах... И сообщать Лису о том, что его ищут испанцы, он совсем не спешил, хоть между ними и была когда-то устная договорённость. Наверху, в конторской книге был заложен за страницами подаренный когда-то Лисом угольный карандаш. И чтобы вызвать травника или послать ему весть, всего-то и следовало этот карандаш сломать. Но для чего спешить? Травник пришёл и ушёл, а Липкий Ланс остался. Солдатня сюда явилась с инквизитором, а Святая Церковь не посылает инквизитора за кем попало.

Но Георг Ланс был не дурак. Он умел говорить, но умел и молчать. Лучше враг, чем два. Да и потом, ещё неизвестно, как оно обойдётся, если рассказать...

Вопрос, естественно, в том, кто больше платит.

Так или иначе, но карандаш до сих пор оставался целым.

— Лис? — переспросил тем временем толстяк, как будто удивляясь, что испанец этого не знает. — Лис — на дороге. На большой дороге. Двое за его спиной, один рядом, один впереди. Бездна идёт за ним по пятам и смотрит в ваши души. Не вставайте у него на пути, господа солдаты Господа; вам не дано постичь, какая нужна смелость, чтобы мерить сердцем бриллиантовые дороги Вечности. Там холодно. Холодно...

Он обхватил себя руками.

Испанцы вновь умолкли и переглянулись.

— Что всё это означает? — спросил у всех Родригес, явно озадаченный. — Алебарда мне в печёнку, ведь должно же это что-то значить! Этот парень явно что-то знает или что-то где-то слышал. Эй, ты! Что это за Лис? Как его по-настоящему зовут? Отвечай, canaille[72]!

В глазах фламандца расплескалась пустота.

— Nomen illi mors[73],  — вдруг провозгласил он на чистой латыни и умолк.

Мануэль перекрестился, остальные делали то же.

— Con mil demonios[74], — тихо выругался Анхель. — Не нравится мне это.

— Надо свести его к padre, — сказал молчавший до сих пор Хосе-Фернандес. — Помочь это нам может.

— Дельная мысль, — одобрил Киппер. — Эй, Санчо, проводи его! Заодно справься, как там себя чувствует его преподобие. Да смотри, чтоб этот, — он кивнул на толстяка, — чего не выкинул.

Санчес кивнул, оставил трубку на столе и поманил толстяка пальцем:

— Пойдём.

Возле самой лестницы, которая вела наверх, безумный Смитте вдруг остановился, обернулся и по очереди оглядел всех пятерых, оставшихся за столом.

— Вот, — сказал он, по очереди указывая пальцем на Анхеля, Родригеса и Киппера. — Ты, ты и ты.

— А я? — с усмешкой спросил его Санчес.

Смитте сделал полуоборот, замер и несколько мгновений смотрел ему в глаза своим безумным мутным взором, от которого испанцу сделалось не по себе. Казалось, Смитте видит что-то запредельное, далёкое, доступное одним лишь ясновидящим, пророкам и безумцам.