Клыки Доброй Матери - Олли Бонс
— Да что тут знать? Рауру — это власть. Лук — это тот, что у тебя в руке. У тебя была власть, а теперь ты лишился дома и мокнешь под дождём, как пёс. И даже огня развести не можешь! Вот тебе моё гадание.
— Значит, вот так? — спросил Фарух, прищурившись, и потянул мешок к себе. — А ну, дай! Дай, и теперь я погадаю тебе…
Пакари пронзительно заверещал.
Там, где кончался золотой уют, обозначенный пляшущим на сухой земле отблеском огня, и начинались дождливые сумерки, стоял человек — кто знает, как долго стоял, сливаясь с тенями. Лицо его, белое, будто бескровное, обрамляла чёрная ткань, и одежды были темны, и на щеках чернели знаки. На груди у сердца виднелась недавно зажившая рана — тонкий след ножа.
Человек был печален. Он улыбнулся, но даже улыбка вышла грустной.
— Кто же из вас музыкант? — спросил он и присел, чтобы погладить пакари. Тот упал на спину, подставив брюхо, и всё пытался, извиваясь, лизнуть пальцы, и повизгивал тонко.
— Я музыкант, — ответил Фарух.
— Сыграй мне.
— И вот так ты просишь, без почтения? Видишь, моя камба ещё не готова!
— Музыканты не ждут, пока камба будет готова. Они играют на вайате, мастерят бубен или поют, хлопая в ладоши. До того, как пойти за зверем, ты пел, иначе как понял, что у тебя дар?
— Вайата у нас была, да упала под копыто быку, — вмешался Поно. — А барабан лопнул. Мой друг горюет, оттого он груб. Прости его! Хочешь, я спою?
— Но ты не музыкант, — покачал головой гость. — Что же, у вас ничего нет, кроме вайаты? Нет даже простой дудочки?
— Ничего, — вздохнул Поно. — Но я могу тебе погадать — я гадальщик. Хочешь?
Чёрные глаза посмотрели внимательно и слегка насмешливо. Гость улыбнулся.
— Хочу, — сказал он. — Погадай.
Поно вернул вынутые кости в сумку, потряс её и протянул:
— Вот, выбирай!
Гость сунул руку и, перебрав фигурки, вытащил. Ему попалась чёрная кость.
— Ох! — сказал Поно. — Это ничего. Теперь пусть тянет зверь, он обучен.
Пакари с неохотой поднялся, встряхнулся и сунул лапы в мешок. Долго не искал, вытащил первое, что попалось, и выпустил из когтей. Чёрная кость легла на жёлтый камень.
— Теперь я, — сказал Поно.
Нахмурившись и закусив губы, он пошарил в мешке, отыскивая что-то, похожее на лук или корзину. Нащупал острые края — цветок! — и вынул, торжествуя, но цветок оказался чёрным.
— Это не плохо, — сказал Поно, хмурясь ещё сильнее. — Но тут нужно крепко подумать: гадание не терпит спешки… Так… Что же, первая фигура — это ты. Вот, ты в чёрных одеждах. Вторая — это твои заботы. Вижу, тебя терзает печаль, но не грусти. Видишь, это цветок с рогов антилопы вай-вай — чудо, которое тебя спасёт.
— Но цветок чёрный, — невесело улыбнулся гость.
— Ну так и что! Чёрный — это, значит, такое чудо, про которое ты и не подумаешь сперва, что это чудо. Может, даже примешь его за беду. А это чудо, ясно? Я гадальщик, я знаю, как толковать.
— Ты хороший гадальщик, — сказал ему гость. — Умеешь главное: говорить то, что люди хотят услышать. А твой друг — хороший музыкант? Если не песней, то, может, он позабавит меня рассказом.
И, кивнув Фаруху, спросил у него:
— Как ты добыл пакари?
— Как? — откликнулся тот и прикусил губу.
Поно ждал отговорок или высокомерных объяснений, не слишком длинных. Чего ещё ждать от Светлоликого? Но тот задумчиво и неторопливо, будто обратившись к воспоминаниям, так повёл рассказ:
— Я шёл и шёл, пока не стёр ноги в кровь, а тогда меня подобрали торговцы. Одна из повозок ехала почти пустой, в неё меня и посадили. Когда я лёг и забросил руки за голову, то задел мешок. Завязки были затянуты плохо. Мешок упал, и оттуда посыпалось золото и серебро — посуда, гребни, браслеты и кольца. Всего я разглядеть не успел, но понял, что это не торговцы, а воры.
Фарух перевёл дыхание и продолжил, теперь оживившись:
— Они набросились на меня, вскинув ножи. Я увернулся, и шесть ножей вонзились в дерево там, где я лежал. Пока они вытаскивали ножи, я бросился прочь и бежал так быстро, что они не догнали меня. Тогда, держась в стороне от дорог, я добрался до Тёмных Долин и решил провести ночь в доме быков и телег. Я пел песни, пока не охрип, и люди смеялись и плакали, так им нравилось моё пение. Ночью меня разбудили крики: это воры напали. Все бежали, крича, а я пробрался к быкам и отвязал их, и быки затоптали воров! Люди славили меня.
— О, — только и сказал гость, вскинув бровь.
— Да, вот так! — сказал Фарух. — Они предлагали награду, но я попросил одну только верёвку. До гор меня донесли на руках, так было велико их почтение. Дальше я пошёл один. Я карабкался по отвесной скале, и камни крошились под моими пальцами, и ноги повисали над бездной! В один миг я сорвался, и пока летел спиной вперёд, успел забросить верёвку на дерево, растущее над уступом.
— Ха! — воскликнул Поно, не сдержавшись, и упёр руки в бока, но умолк под взглядом Фаруха.
— Я забросил верёвку, — повторил тот, чеканя каждое слово, — и лез, а дерево трещало и клонилось. Камни летели мне в лицо. Корни обрывались, один за другим, но я успел ухватиться за край, и верёвка осталась при мне. Отдышавшись, я сделал последний рывок и забрался наверх. В этот миг снизу донёсся грохот: лишь тогда дерево долетело и упало. Тут и край скалы начал сползать, и я кинулся прочь — и выбежал на твёрдую землю.
Гость кивнул с улыбкой. Чуть склонив голову, он слушал и будто бы верил каждому слову.
— Я шёл, шёл и нашёл место, где пакари роют норы и устраивают гнёзда. Там стоял страшный визг, как во дворе Дома Песка и Золота в судный день. Сжимая верёвку, потому что у меня не было ничего, кроме неё, я смело пошёл на шум и увидел трёх псов раранги. Они развернулись ко мне и оскалили клыки. Я хлестнул одного, и он, заскулив, убрался прочь. Второй был смелее. Он бросался на меня, а я отскакивал, но тут и третий зашёл со стороны. Размахнувшись, я обвил верёвкой шею одного из псов и дёрнул его — он налетел на второго и вгрызся ему в шею в безумной злобе! Тот упал замертво. Остался лишь
