Денис Субботин - Огненный дождь

-Я – воин! – всё ещё не понимая, куда клонит княжна, возразил Ярослав. – Конечно, и я могу!

Наклонись… И закрой глаза! – велела вдруг княжна.

Ярослав, почему-то вспыхнув лицом тоже, послушно закрыл глаза и наклонился. Замер в ожидании невесть чего и кровь взбурлила а в голову лезли мысли совсем не священные… Потому и испытал некоторое разочарование, когда на шею ему лёг твёрдый кожаный ремешок, потом губы обожгло то ли ветерком, то ли лёгким поцелуем её, пахнущих малиной губ… Потом раздался лёгкий цокот каблучков и когда сотник раскрыл глаза, Умилы рядом уже не было. А может, то был сон? Нет, на шее ощущалась новая тяжесть и Ярослав поспешно сунул руку за отворот рубахи – оберег. Священное Коло Сварога – круг с четырьмя изогнутыми лучами, могучий оберег и славный дар любви. Любви?..

Ярослав заполошно огляделся. Нет, никого нет и вряд ли кто сейчас смотрит наверх, чтобы бояться, что всё раскроется. Да и чем накажет князь? Пошлёт в самое пекло? Так он, Ярослав, смерти и впрямь не боится!.. Тут только заметил ещё один свёрток. Тот лежал, скромненько прислонённый к опоре и вроде бы невзначай там оставленный. Вот только содержимое стоило почти столько же, сколько его меч – рубаха из обояри[19], яркого скарлатного[20] цвета. Такая и стрелу в тело не пустит, и рожно копья. И кровь на ней не так видна…

Ярослав вздохнул и на миг прислонился к стене, прикрыв глаза. Губы до сих пор ощущали вкус её губ, перед глазами стояло лицо… А может, ничего всё же не было? Да и что было-то? Ну, подарила воину рубаху да оберег. Все дарят. Только не тайно. Ну, поцеловала… Да полно, был ли поцелуй?

Так ничего для себя и не решив, Ярослав оторвался от стены и медленно, улыбающийся и удовлетворённый спустился во дворе.

-Кажись, девку намял! – поделился один гридень, до сих пор ощущавший дрожь в коленях, с другим.

-Этот мне Ярослав! – как взрослый вздохнул другой, которому едва минуло восемнадцать и который почитал себя настоящим витязем. – Везде поспеет!

2.Холмградская гавань. 23 день Липеца. День.

Прощание с уходящими на войну воинами большинство начало ещё дома и потому в гавани бабы успели разреветься, орали громко и отчаянно. Народу вообще много пришло – и Холмград был городом большим, и из посадов, даже из дальних весей и острогов пришли и приехали родичи. Провожали, как и положено на Родянской земле – с песнями, с подначками остающимся, с обещаниями ждать… Мальчишки, которых разумеется было тьма тем[21], гроздьями висели вдоль крепостных стен, на ветвях деревьев и на башнях. На крышах сидели, как их оттуда не гоняли…

Князь Лютень, молодой и красивый, в дорогой броне но с непокрытой пока головой, прощался с женой на пирсе, в нескольких шагах от сходня на «Лебедь», огромный свой струг, над которым пылал огнём скарлатный стяг с поднявшимся на задние лапы, оскалившим пасть медведем. Княжеский стяг… Лютень торопился, но сейчас было то время, когда торопиться не стоило. Потому он терпеливо выждал, пока слёзы Любавы оросили ему всю грудь, пока боярин Любослав, остающийся престолоблюстителем и опекуном юного Изяслава напутствовал его на дорогу… Потом князь обнял и самого Изяслава. Поднять на руки, подкинуть, как хотелось бы, не посмел. Сыну – двенадцать, он уже отрок, способный на многое и много умеющий. На коне скачет не хуже многих дружинников, меч на поясе настоящий, только самую чуть покороче отцовой скьявоны. И кольчуга. И шлем, на самые брови надвинутый, серебряным княжеским венцом украшенный…

-Держись, сын! – прошептал князь тихо, встав перед ним на колено и глянув глаза в глаза, строго и с надеждой. – На тебя стол свой оставляю и род! Я верю в тебя, сын! Если что, на боярина Любослава всегда положиться можешь. На воеводу Тверда, я его пока в Холмград вызвал, на ведуна нашего, Добросвета! Помни только, войска у тебя немного осталось, потому воевать не стоит даже с норлингами. Но и слабину с ними не давай! Сомнут… На родовичей наших положиться всегда можешь… Держись, сын! О матери заботься!

-Княже! – отрывая его от разговора с сыном, раздался над головой старческий, надтреснутый и недобрый голос ведуна Добросвета. – Княже!

-Слушаю тебя, отче! – обернулся тот с явным неудовольствием. – Что сказать хочешь?

-Ты просил у меня ведунов. Мол, волшба базиликанцев должна отпор получить… Держи! Вот эти шестеро – лучшие, что у меня есть! Ратан, Медведко, Рыс, Роговой, Улеб. Старшим у них пойдёт – Добробог!

Добробог? – удивился Лютень. – Отдаёшь его?!

-Отдаю… - нехотя кивнул ведун, сердито дёрнув себя за длинную, до колен, бороду. – Добробог, пойди сюда!

Огромного роста, могучий и больше всего на своего предка – Великого Медведя похожий муж, скорее – юноша подошёл и встал подле старика. Коротко, блюдя достоинство, склонил голову перед князем. Тут же распрямился и меховая безрукавка, сшитая из шкуры медведя распахнулась на широкой груди, обнажив могучие пластины мышц. Не ведуном бы Добробогу быть – воином!

-Здрав буди, княже! – прорычал ведун. – Клянусь Родом служить тебе верой и правдой!

-Верю! – кивнул Лютень. – Веди своих молодцев на мой струг. Там, вроде, есть ещё место!

-Нам много не надо! – возразил ведун, обернувшись на своих товарищей, таких же могучих и звероподобных.

-Добро, коль так! – кивнул князь. – Иди!

Добробог, коротко поклонившись напослед, махнул рукой и повёл своих ведунов на корабль. Лютень вновь обернулся, ища жену с сыном…

-Скажи слово, княже! – вновь сменил ход его мыслей ведун. – Люди ждут! Твой род ждёт!

Лютень обвёл взором берег. И впрямь, ждут… Даже затихли, плач почти прекратился и воины, всё ещё идущие и садящиеся на ладьи и струги, насады и кочи, шли сейчас почти в полной тишине.

-Други мои и братья по крови! – высоко подняв руку, в которой сам собой оказался меч, громко сказал Лютень. – Мы уходим на бой, и многие из вас не дождутся нас домой. На то война и война… Ждите, и нам будет легче вернуться! Ждите, и мы, зная это, будем сражаться так, чтобы не опозорить предков своих и чтобы потомкам не было стыдно поминать нас! Так, как мы поминаем Грома Холмгардского и его отца, Изяслава! Как поминаем воина Яра Торгардского[22]! 

-Мы верим в вас! – немедленно ответил ведун Добросвет. – Слава Светлым Богам!

-Слава Светлым богам! – хором ответили князь и народ.

-Слава Сварогу! – продолжил ведун, возвышая голос.

-Слава Сварогу! – единый стон тысяч голосов.

-Слава Роду! – уже почти кричал Добросвет.

-Слава Роду! – кричали в ответ люди.

В народе началась замятня. Матери, плача и не стыдясь слёз, поднимали детей вверх, показывали героев, уходящих на смерть. Воины расправляли плечи и шли на корабли с песней. Те, кто уже сидел, подхватили песню и вскоре старая боевая мелодия сотнями и тысячами глоток выводилась над мёртвой водой гавани. Её подхватывали всё новые и новые воины и даже женщины и те, кто оставался… Песня звучала гимном Сварогу и – сейчас больше – Перуну. Песня возжигала в жилах кровь и звала на подвиги, на бой и славную смерть. Ибо что может быть лучше и слаще для мужчины, чем смерть в бою, когда удаётся отомстить за погибшего мигом друга. А лучше – заслонить его от смерти. Пусть даже ценой собственной жизни. Ибо смерть – лишь миг высшей славы, а жить в бесчестии придётся долго…