Александра Лосева - Берегите бороду

— Эй, хозяин! Где ты там?!

— Я здесь, господин дварф, и только Единый знает, каких усилий мне это стоит. Скоро рассвет.

— Покажи мне мою комнату.

— Я не верю своему счастью, господин дварф, наконец-то! Нам всем давным-давно пора спать, ей-ей, пора! Служанки так зевают, что скоро челюсти себе, не дай Боже, повывихивают, а поварята спят на ходу… К тому же пришлось срочно посылать за новой партией вилок и ложек, будить торговца посреди ночи, и он спросонья заломил такую цену, что я почти разорен… Я, конечно, не смею на чем-либо настаивать, но если бы вы были так великодушны…

— Перестань причитать и скажи, сколько я должен.

— Только если сумма вам покажется слишком крупной, просто скажите, не рубите ничего топором, умоляю вас… В конце концов сонный торговец — это моя личная и тяжкая забота… Так что, если вдруг…

— Сколько?

— Я вот тут все подробнейшим образом записал… Но если вы с чем-то вдруг не согласны, я готов принять это к сведению, так что, господин дварф, нет никакого повода волноваться или сердиться…

— Вот что я тебе скажу…

— Но ведь это были прекрасные оловянные вилки, ни один трактир Бристоля, кроме, разве что, еще «Пятирогой луны», не может позволить себе такой роскоши, не так-то легко достать такие замечательные оловянные вилки, а мне надо завтра что-то подавать к столу, мои постояльцы не будут есть руками, я растеряю всю клиентуру, я разорюсь, у меня жена и четверо детей, мы станем нищими, пойдем побираться, господин дварф, неужели вас не волнует судьба маленьких невинных ребятишек, уверяю вас, если бы эти вилки стоили хоть на полгроша дешевле, я бы и не заикнулся о том, чтобы вы…

— ТИХО!!!

— Да, господин дварф.

— Вот по этой доверенности получишь завтра с утра нужную сумму в банке, а потом я уеду к дьяволу из твоего жалкого трактира, только чтобы больше не видеть твою плаксивую рожу! И запомни: если я еще хоть слово услышу по поводу оловянных вилок…

— Хвала Единому! — страстно прошептал трактирщик, когда дверь в комнату дварфа захлопнулась перед его носом.

Когда Стив очнулся, все вокруг качалось. Знакомые каменные своды неспешно проплывали над его головой, а сам он, хоть и не шевелился, все же двигался какими-то странными рывками, и каждый рывок отзывался во всем теле тупой болью. Стиву казалось, что он плывет, как-то странно и беспорядочно плывет по мутной реке, причем у самого дна, неровного и каменистого. Потом были звуки, словно за толстой войлочной стеной, шаги и чье-то глухое бормотание, и так странно, страшно, и какой-то кусочек памяти все время ускользал от него, будто играл в злые прятки. И еще — гарь. До тошноты пахло гарью. И не было воды, и не было дождя, чтобы смыть эту копоть, эту вонючую черную копоть, потому что в пещерах не бывает дождей. И копоть въедалась, вживалась все глубже в кожу, во все его тело, добиралась до самого нутра. А потом, когда его принесли на носилках в огромный Погребальный зал, он молча, не понимая, смотрел, как плиты гробниц ложатся на грудь его отцу, матери, братьям, как в маленькие, — такие страшные и нелепые, — гробницы опускают тела его младших сестренок, и навсегда, видишь ли, Стив, это и вправду уже навсегда, а они так и не дослушали сказку о Ведьмином Глазе… И ведь совсем ничего нельзя сделать, и это никак не исправить, а ты так и не успел им сказать, сказать, что… Да разве это теперь имеет значение. Нет, Стив, нельзя отворачиваться, ты мужчина, смотри; смотри, как они уходят, это была твоя семья. Теперь она здесь — в больших и маленьких склепах. Ох, как душно и тесно стало в пещерах! И копоть, черная копоть, проклятая копоть, которая въелась в сердце…

Стиван из клана Утгартов, восьмой сын в семье, теперь стал вторым по старшинству. Это хорошо, что вторым, — думал Стив, лежа в импровизированном лазарете. Это значит, что никто меня здесь не удержит. Страшно и скучно стало в горах. Заходил старший брат, ставший теперь главой уничтоженного рода. Пряча глаза, рассказывал, как они вернулись с праздника. Отец успел вытащить жену и дочерей из огня, но гоблинов было слишком много. То, что начал огонь, закончили арбалеты. Когда отец упал, мать еще некоторое время прикрывала собой девочек, из нее потом вытащили девять арбалетных болтов. Никто теперь не будет восстанавливать сгоревшие постройки. Оставшиеся в живых Утгарты переберутся в главное селение, так решил общий совет. И еще старейшины решили, что, как только Стив поправится, его из бойцов переведут в горняки. Конечно, решать будет старший Утгарт. Брат мучительно покраснел и после долгого молчания тихо сказал: «Стив, я не настаиваю. Делай, что хочешь. Я во всем буду тебе помогать. Слишком мало нас осталось». Он не ждал тогда ответа, но Стив ответил почти сразу. «Я хочу уйти, — сказал он. — Это написано на стенах. Ты не видишь, может, это и к лучшему. А мне тесно. Я хочу уйти».

Через две недели, окончательно поднявшись на ноги, Стив повторил все это, стоя перед старейшинами. Взгляды были разными. Несколько понимающих, но все больше — неодобрительных и хмурых. Дварфам нечего делать в большом мире. Если тебе тесно в горах, тебе будет тесно везде, и открытое небо не подарит простора. Нет. Я все решил. Я ухожу, я не могу здесь. Ну что ж, Мораддин с тобой, твой род поддерживает тебя.

Стиву выделили крупную сумму золотом и отпустили на все четыре стороны — иди, куда хочешь. Живи, где понравится. Занимайся, чем пожелаешь. И возвращайся. Возвращайся скорей. Да, дварфам нечего делать в большом мире. И Стиван Утгарт ушел, унося с собой свою непонятную томительную скуку. Он полтора года странствовал по горам, побывал в Оплоте, забрел однажды к гномам. Его жизнь сильно изменилась: не было больше старших, составляющих программу действий, не было четкого распорядка дня, приходилось самому решать, куда идти и что делать, а скука все не уходила. Она стала немного глуше и привычней, и только. Горы были везде одинаковы. Где бы ты ни устроился на ночь, в заброшенной штольне или в гостеприимной дварфской семье, все равно во сне серо и тоскливо, и ворочается капризная память, и сердце, покрытое копотью, — сердце лелеет свою тоску. Стив не знал, что должно произойти, чтобы всколыхнуть это стоячее болото. Пару раз он попадал в стычки с гоблинами, и тогда просто не помнил ничего с первой и до последней секунды боя. Потом только и оставалось, что пересчитать тела вокруг себя, вытереть кровь с топора и отправиться куда-нибудь к жрецам или клирикам — обработать раны.

Стив с удивлением чувствовал, что горы начинают заполнять его доверху и скоро перельются через край. Все чаще приходила мысль, что уйти — значит, уйти совсем, уйти туда, где дварфам совсем не место. Сменить горы на горы — не спасало. Стив продвигался все дальше на запад, оставляя за спиной бесконечные переходы, коридоры и штольни. Все чаще попадались заброшенные выработки и все реже — дварфские поселения. Стив не знал, куда идет и что ищет. Ясно было одно: горы заканчиваются, а с ними заканчивается еще что-то, что было с ним рядом, да что рядом, — в нем самом было много-много лет.