Ника Ракитина - Радуга (Птицы в пыльных облаках)

— Ты, стало быть, чужой человек, — он сердито раздул ноздри. — Ничего не знаешь, не понимаешь и вопросы дурацкие задаешь. А я, чтоб тебя удовлетворить, сижу и пространно рассуждаю на темы тутошнего социального и экономического мироустройства. Не дождетесь! Слезай с воза!

— Ну хотя бы как страна называется?! — воззвал Андрей.

— Берег.

Через день Андрей понял, каким боком вылазят эти вопросы. Не иначе обчитамшись «Русской бойни», то ли блюдя какой интерес, стал их дрючить Ястреб, будто монахов из Юного Сосонника. Заикнулся было Савва про свою тонкую душевную организацию. Невместно, мол, живого человека ему деревяшкой в морду бить.

— А ежли он с тебя портки сдерет? — и без долгих объяснений черканул ножичком. Савва покраснел пуще свеколки, девицы конфузились и хихикали за рукавами… Древние воины заголялись, выражая этим презрение к врагу. Но Савва-то, Савва… Андрею удалось откатиться. Негоже мужчине валяться на траве, задыхаясь от хохота. Что Ястреб ему и доказал. Почти. И ушел из-под опадающего сзади посоха Тумаша. Ушел легко, вольно. Оставляя себе место развернуться и встретить троих. И в глухом стуке сомкнувшихся деревяшек почудился Андрею звон голубой узорчатой стали.

Андрей где-то читал, что человеку, чтобы запомнить движение, нужно повторить его шестнадцать раз… кажется. Ну, тогда он спокоен. Разбуди в страшном сне…

— Что-то мне чудится, — пробормотал Савва, сопя разбитым носом. Мер-рещится м-мне… Ты это умел.

— Ага. Знал, но забыл. — Андрей поднырнул под выпад Сашки. С Сашкой было полегче. Андрей даже смел наступать. Беда-то в том, что делать этого нельзя было. Они с Саввой работали в сцепке: Савва столбом, Андрей — на коленях. А уж Сашка мог, что ему в голову треснет — хоть круги нарезать. И надо было и не сдвинуться с места, и не дать пройтись по ребрам ореховому, но вполне увесистому клинку. Ну и по другим частям тела, включая голову. С колен это неудобно.

Ладно: поднырнул и поднырнул. Но требовалось еще защитить верхнего остолопа. Если один из них условно «умер,» то считаются проигравшими оба. То есть, при нормальном раскладе — покойниками.

— Шевелись! — рявкнул он, отбивая Сашкин клинок. Савва попытался сделать «мельницу,» и Андрей сердечно посочувствовал дон Кихоту.

— Шебутной-ой… — Ястреб стоял перед сражающимися, горестно подперев рукой подбородок. С видом: мол, не суметь вам, милыя, никогда и ничего. Но Андрей заметил озорную искорку в синих глазах. За эти дни он вообще научился многое замечать. Рисунок боя, например. А то раньше: сошлись двое, минуты не прошло, один лежит. А что было, как… Вот не следовало отвлекаться на Ястреба…

— Да я… да не хотел…

— Заткнись и принеси воды, — онемелыми губами сообщил Андрей.

Хорошо было лежать, глядя в небо, когда кровь из рассеченной брови не заливала глаза. Внизу была подушка перестоялой, духовитой, не знавшей косы травы. Вверху — полосатое, голубое с серыми и оранжевыми облаками небо. Его туда-сюда, залетая в немеряную глубину, чертили ласточки. Среди нежных тучек несуетно светился молодик. Какая-то странность мучила Андрея. Некошеные травы, отсутствие даже остатков жилья — и наезженная дорога. Лес, отчего-то больше похожий не на пущу, а на английский парк. По крайней мере, на представление Андрея об английском парке. Ухоженные лужайки, серебристые, даже мхом не тронутые стволы — величавые, как в храме. Когда-то он поспорил с сокурсником о том, способен ли выжить человек из двадцатого века, попав в лес в веке примерно седьмом. У сокурсника пена летела изо рта, и телефонная трубка курилась от ярости, когда он доказывал: нет, не может. Тогда они крупно повздорили с Сашкой. Да, вот тоже Сашка. Наведенная память или ложные воспоминания, и ни сокурсника, ни спора не было, но до сих пор Андрей чувствует, что здесь неправильный лес. Ни сухостоя, ни бурелома, ни путаницы выворотней и корней. Ну разве попадется заросший крапивой малинник. И рыси на плечи не прыгают. Правда, август. Сытые они, рыси. Раз в сосняке на обочине игралась, к восторгу Микитки, пара медвежат. Медведиха выскочила и здоровенными плюхами прогнала сыночков прочь. А еще лось. Уставился и стоял, пока миновали. Белка мелькнет. А то русак копался себе под обрывчиком, если б не уши и хвостик — не отличишь от песка. Большой заяц, наглый. И убегать не спешил. Ну разве когда совсем наехали. А березняки красны от брусники, костяники; там же разноцветные сыроежки. Девчонки их даже не берут. Мол, не гриб это вовсе. Речки кишат рыбой. Сашка как взялся объяснять — там и линь, и сазан, и голавль, и жерех — и все вот такущие… рай да и только. Или у Андрея что-то несообразно с понятием о средневековье, или его здорово подставили, облапошили и поймали. А куропатки, порскающие из под ног в двух шагах от колеи…

Радостно взвизгнула Сёрен. Одноглазый клочкастый волчара с намета повалил ее, подмял под себя и щедро облизывал лоб и щеки. Андрей вежливо отодвинулся, не желая им мешать.

9

Крепенькая, как детский кулачок, колотушка не раз и не два ударила в бронзовую полосу, прежде чем дверь отворилась. Сработана она была на совесть, из серебристого от старости дуба такой толщины, что могла запросто выдержать удар небольшого порока. Худенькая девочка, задрав вверх головенку в кружевном чепчике, уставилась на стучавшего.

— Мастер дома? — спросил он.

Девочка кивнула. Не было ни в лице ее, ни в фигурке ожидаемой от возраста робости, не было и нахальства уличной девчонки. Вежливый холодный кивок.

— Спроси у мастера, может ли он принять меня.

Девочка только шире распахнула двери и, не оглядываясь, удалилась по лестнице. Это можно было истолковать и как приглашение, и гость вошел. Держался он, несмотря на почтенные лета, робко, джупончик имел потертый, с облысевшим воротником; волосенки на голове тоже реденькие, прилизанные, как после колесной мази. Семенил гость шажками, шаркал и тяжело вздыхал.

— Кто там, Тильда? — не дождавшись ответа, по лестнице сбежал молодой человек, наткнулся глазами на маленького гостя, и глаза отразили удивление.

— Мастер Юрий Крадок, знаменщик?

— Да, это я.

— Я к вам с поручением, — человечек снова вздохнул, на что-то надеясь. Но душа мастера-знаменщика оказалась не настолько чуткой, и пришлось продолжать там же, между лестницей и входной дверью (а девчонка подслушивала из-за за балясин на площадке). — От отцов-благодетелей я.

Человечек кивнул с важностью. Вышло это забавно, но никто не засмеялся.

— С поручением, значит… — он помедлил, не дождался ответа и разобиженно сообщил: — Желают отцы-благодетели по стародавнему обычаю изыметь свои патреты. А как мастер Крадок знаменщик видный, послали меня, убогого, взглянуть на его труды, не противуречат ли оные канону гильдии и не оскорбляют ли благонравие яркостью вап и формами, дабы все вышло чинно и после парсуны ему заказать.