Эрик Ластбадер - Отмели Ночи

— В стародавние времена, когда мир вращался быстрее вокруг своей оси, а солнце на небе пылало энергией... когда все люди жили на поверхности нашей планеты, а земля их стараниями превращалась из грязи и заросших высокой травой равнин в поля с ровно посаженными пищевыми растениями, отливавшими в солнечном свете зеленью и золотом, из бесплодных пустынь — в безбрежные степи, продуваемые ветрами, и величественные горные хребты, подернутые голубой дымкой... когда острогрудые корабли бороздили моря в поисках новых стран для торговли, тогда, Ронин, нас, колдунов, называли иначе. Мы были людьми науки, и наши познания были основаны только на опыте, то есть мы все познавали эмпирическим путем, а наши теоремы рождались в мозгу... Тебе знакомо слово «эмпирический»? А впрочем, ладно. Методология — таков был наш лозунг. Методология — наша религия, составлявшая твердую, прочную основу нашей работы.

Но времена изменились, и мир древних стал разрушаться. В тот промежуточный период в мире разыгрались природные катаклизмы. Целые континенты разламывались и исчезали, а на смену им из кипящих морских пучин поднимались другие, новые. Можешь себе представить, сколько людей погибло в тех катастрофах... Но самое главное, важнее то, что в это же время законы, правившие миром, были отвергнуты и уничтожены. Появились другие.

Произошло небывалое. Почему это случилось и как — теперь сказать невозможно, да и не совсем уместно в данном случае. Как бы там ни было, все официальные документы, существовавшие на то время, утеряны: остались только разрозненные фрагменты, по которым мы можем судить, каким был мир раньше.

Естественно, среди тех, кто выжил, были и люди науки, но они были настолько привязаны к своему эмпиризму, что отказывались даже слушать утверждения других о том, что процессы, происходящие в мире, необратимы и что в новых условиях старая методология работает лишь избирательно.

Некоторые из тех, кто родился уже после того, как в мире установился новый порядок вещей, смогли осуществить своего рода прорыв в мышлении, потому что не были привязаны к традиционным научным доктринам. Потом они стали великими магами, создали новые методы, открыли новые направления в алхимии, а потом — и колдовские пути. Они, эти люди, сияли подобно маякам в ночи. Они постепенно набрали силу, в конце концов низвергли ученых, высмеяв их и заклеймив презрением. Потом они, образно говоря, обрядились в одежды владык, но при этом утратили видение первоначальных целей, ради которых, собственно, и создавалось их сообщество. Как это ни прискорбно, но они стали соперничать друг с другом. Так начался раздел территорий и борьба за власть.

А дальше произошло неизбежное. Их свары — сугубо личные поначалу — распространились на весь мир. И все это закончилось полным крахом. Ты, Ронин, даже представить себе не можешь масштабы этого разрушения. Многие из людей ушли под землю. Именно так был основан Город Десяти Тысяч Дорог. Это была попытка создать мирное общество, состоявшее из представителей всех уцелевших народов.

Но среди населения Города Десяти Тысяч Дорог были и маги, и люди науки. И они постоянно враждовали. Говорят, что из всех магов только один дор-Сефрит с Ама-но-мори не вмешивался ни во что, хотя обе стороны отчаянно стремились привлечь его в свою партию и воспользоваться его могуществом.

Со временем знания пришли в упадок. Это закономерный процесс. Каждое последующее поколение знало все меньше, и в конечном итоге, когда даже стойкий нейтралитет дор-Сефрита уже не мог поддержать хрупкий мир, а отколовшиеся группировки прорыли в скале — кстати, богатой полезными ископаемыми — ходы Наверх и основали наше нынешнее обиталище, Фригольд, у каждой из сторон сохранились лишь жалкие остатки былых знаний.

Мы сделались колдунами, не магами и не учеными, и занялись собиранием обрывков древней методологии, не разделяя ее на магическую и научную. Мы изучали давно забытые, мертвые языки, изощренные формулы которых не понимали, да и вряд ли могли бы понять, потому что работать при новых законах стало почти невозможно. Но даже если бы мы и постигли хотя бы фрагменты древних наук, даже если бы мы сумели свести воедино разрозненные сведения, мы все равно ничего бы не изменили — наши ниры настолько плохо обучены, что не могут починить даже основные аппараты Фригольда, не говоря уж о том, чтобы самим изготовить для нас машины, которые так нам нужны.

Большинство колдунов прозябали в бездействии, пока предприимчивые саардины не начали понимать, что наши знания могли бы оказаться небесполезными в борьбе за власть во Фригольде. И саардины потихонечку стали привлекать нас к сотрудничеству. Для нас это явилось началом конца. Все наши благородные начинания закончились тем, что мы стали прислуживать саардинам, разрабатывая для них проекты усиления их могущества.

Я отвернулся от них и долгое время вообще не появлялся на их этажах. Я проводил время с оставшимися учеными на двадцать седьмом уровне. Мы изучали фрагменты сохранившихся книг, пытаясь хотя бы частично восстановить наследие древних.

Но чем больше я читал, тем больше убеждался, что мы — обреченная раса, вымирающая и испорченная. Апатичная, ублюдочная, кровосмесительная. И что скоро мы все захлебнемся в своей гнилой крови.

И Г'фанд это тоже понимал, — подытожил Боррос.

— Ты знал Г'фанда? — спросил Ронин.

— Да, конечно. Он мне очень помог с расшифровкой старинных рукописей. Открытия случались в каждом цикле, но те куски, которые нам удавалось расшифровать, лишь внушали беспочвенные надежды, поскольку потом выяснялось, что это — всего лишь обрывки, без начала и конца.

— Когда мы были в Городе, — сказал Ронин, — он останавливался на каждом углу, чтобы прочесть высеченные на зданиях письмена.

Колдун кивнул.

— Да. Могу представить его волнение. Такой кладезь знаний.

Он полез в ящик под койкой и достал пищевые концентраты. Он предложил поесть и Ронину, а когда тот мотнул головой, сел и некоторое время задумчиво жевал.

— Однажды, — продолжил Боррос слегка отстраненным голосом, — мы наткнулись на одну разорванную рукопись. Она была ужасно старой и настолько пересохшей, что три цикла ушло только на то, чтобы тщательно ее расправить и начать читать письмена, восстанавливая недостающие буквы. Потом Г'фанд занялся расшифровкой, а я потерял к этому интерес, поскольку в то время как раз начал работать над собственным проектом. Несколько циклов спустя он пришел ко мне и сказал, что ничуть не продвинулся в расшифровке: все письмена оказались совершенно ему незнакомыми и не напоминали ни один из изученных им языков.