Селия Фридман - Пожиратели душ

Слышен крик Камалы. Этот звук издает не тело, но гибнущая в муках душа. В нем сплелись вызов, страх, решительность… и упрямство – самая сильная ее черта. Но даже всего этого теперь недостаточно. «Ты должна оставить позади свою прежнюю суть и стать чем-то столь темным и страшным, что люди шарахались бы в ужасе, если бы могли почувствовать твое присутствие. Должна решиться на это по собственной воле, без чьего-либо руководства. Должна захотеть этого так, чтобы отбросить все остальное».

Отбросить все остальное. Делает ли это мужчина? Женщина – поневоле должна. Она предназначена Природой давать и взращивать жизнь. Душа ее вылеплена для этой цели и в естественном своем состоянии не может совершить Переход и пережить последующее испытание. Способна ли Камала избавиться от всего, что по воле богов делает ее женщиной, способна ли возжаждать жизни до такой степени, чтобы чужая жизнь ничего не значила для нее? Мужчине это присуще от рождения, ибо его Природа предназначила для войны, – женщина же должна восстать против своего естества.

«Ты рождена, чтобы даровать жизнь, – теперь тебе придется ее отнять, чтобы выжить самой».

Камала стоит на коленях, сотрясаясь в предсмертных судорогах. Итанус слышит ее полные отчаяния вопли. Слышит, как она зовет его, моля открыть тайну, без которой ей не спастись, – слышит и безмолвствует. Каждый ученик, по традиции магистров, должен сам найти путь к истине. Если изменить этот порядок, недостаточно сильный искатель может благополучно совершить Переход, но с дальнейшим все едино не справится.

«Прости меня, потаскушка моя неистовая. И богов, определивших, что всякое рождение должно быть сопряжено с муками, тоже прости».

И вот…

Он чувствует, как она внезапно осознает нечто за пределами своего «Я». За пределами облаков, ветра и всего, чему дал имена человек. Источник Силы, и похожий, и не похожий на иссякающую в ее душе атру. Она хватается за него, но он ускользает. Нет! – кричит она. Я добьюсь своего! Огонек загорается вновь, и она сосредоточивает на нем свою волю, торопясь завладеть им, пока ее плоть еще жива. Итанус чувствует на вкус ее решимость, ее внезапно пришедшее понимание. Вот оно, то открытие, которое ей следовало совершить, – эта искра, которая не есть душевный огонь, но призвана занять его место. Почему Итанус не сказал ей этого сразу? Почему не научил, как укротить чужеродное пламя? Теперь она вынуждена бороться со Смертью, пытаясь в то же самое время соединиться с живительной искрой – соединиться так, чтобы ни человек, ни бог не могли разорвать эту связь.

Он раньше нее понимает, что она одержала победу. Понимает, потому что видел, как другие испускали дух именно в этот миг, на самом пороге бессмертия. Огонь в их душах угасал прежде, чем они успевали обрести эту новую Силу, и Смерть уносила их, горестно вопиющих, в небытие. Но лед, сковавший жилы Камалы, ломается… оцепеневшее сердце сызнова делает первый удар… остановившееся дыхание вновь пропускает воздух в легкие. Он понимает все это раньше нее, ибо знает, каких признаков следует ожидать. Сама она чувствует лишь, как посторонняя Сила начинает биться в ней, точно второе сердце, и ее плоть при каждом вздохе все больше свыкается с этим новым источником жизни.

Поняв, что сделанного не воротишь, девушка смотрит на Итануса. На глазах у нее слезы, кровавые слезы, выжатые недавними муками. Этого следовало ожидать. Свои слезы он вытер еще до того, как она их заметила. Ей незачем задумываться, какие чувства вызвали их.

– Я жива, – говорит она, и эти слова вмещают в себя целое море невысказанного, целое море вопросов.

– Да, – говорит он, отвечая этим на все.

– И теперь я… магистр?

Он чувствует к ней такую любовь, которую не чаял испытать никогда. Пусть она побудет невинной еще мгновение – сейчас он разрушит эту невинность навеки.

– Ты можешь пользоваться Силой по своему усмотрению, – говорит он тихо, – для всякой угодной тебе цели. Смерть тебе больше не грозит. Ты научилась черпать атру извне, и отныне так будет всегда. Когда один источник иссякнет, ты отыщешь другой. Это доступно любому магистру, который по-настоящему хочет жить.

– Что же тогда не так? Вы говорили об испытании – я прошла его?

Он смотрит на нее, запечатлевая в себе ее облик, прежде чем истина превратит ее в нечто иное. В легендарное существо, принимая во внимание ее пол. В порождение Тьмы, принимая во внимание ее выбор.

– Осталось еще кое-что, – говорит он. – Один последний урок.

Она ждет.

– Знай, Камала: лишь один источник атры во всей вселенной способен питать твою жизнь, и это – души живых людей.

Облака закрывают луну. Мрак и тишина опускаются на поляну.

– Вот теперь, – говорит он, – ты магистр.

Глава 5

– Итак, – голос Рамируса прокатился под сводами, как замогильный стон в склепе, – принц Андован умирает, и повинен в этом какой-то магистр. – Распростертыми руками он обвел зал и всех, кто присутствовал в нем. – Теперь вам ясно, для чего я собрал вас здесь.

Магистр по имени Дель издал нечто среднее между кашлем и смехом.

– Мне ясно, что боги сыграли жестокую шутку с твоим августейшим покровителем, Рамирус, – но чему же тут удивляться? Переход не различает ни страны, ни возраста, ни положения. Вполне понятно, что жребий рано или поздно должен был выпасть на члена королевской семьи. Меня удивляет лишь то, что этого не случилось раньше.

– Ты не понимаешь. – Голос Рамируса был тих, как предостерегающее рычание льва.

Коливар всеми силами сдерживал улыбку. Дело наисерьезнейшее, это так, но до чего же приятно видеть вражеского магистра посрамленным при стольких свидетелях. Хоть какая-то награда за долгое и пыльное путешествие.

– С твоего позволения… – Он с учтивостью придворного дождался кивка Рамируса. – Суть не в том, что Андован умирает, – до этого никому из нас дела нет; даже не в том, что умирает принц Дантеновой державы, – до этого дела нет большинству из нас; суть в том, какие последствия может иметь его смертельная хворь. Так ли?

– В точности так, – согласился Рамирус. Он махнул рукой в сторону двух ламп над камином, заставив их гореть ярче. Даже теперь они недостаточно заменяли солнечный свет, переставший проникать в зал сквозь узкие окна. Из-за обилия темного дерева и нетесаного камня казалось, будто ночь уже наступила, и Коливар не мог догадаться, который теперь час. – Все мы знаем, что такое Угасание. Все знаем, сколько трудов положили магистры, чтобы скрыть эту истину от непосвященных. Разве и мы с вами не способствовали этому на своем веку? Не наводили на больного лихорадку, чтобы представить болезнь естественной? Не наделяли его оспинами, гнойниками или чем-нибудь в этом роде?