Франческа Хейг - Огненная проповедь

Несмотря на мое сопротивление, она вжала ключ мне в ладонь.

— Потому что твой брат полон страха, он не справится.

— Он ничего не боится и очень силен! — Его ли я бросилась защищать в тот момент или саму себя? — Думаю, Зак просто злится.

Смех Алисы мало отличался от кашля.

— О да, он зол, согласна. Но это ничего не меняет. — Она отдернула руку, когда я попыталась вернуть злополучный ключ.

В конце концов я согласилась, и сейчас он незаметно для окружающих висел у меня на шее, словно я уже призналась, что омега, пусть пока только самой себе. Хотя, глядя на Зака, стоящего напротив под полуденным солнцем во время похорон, я догадывалась, что это ненадолго. В ночь смерти отца я почувствовала перемену в сознании брата. Что-то щелкнуло у него в уме, как в итоге все же открывается ржавый замок, с той же решительностью и удовлетворением.

С уходом отца тревожное ожидание переполнило наш дом до краев. Меня настигли видения о клейме омеги. Ночью я как будто прикасалась ко лбу Алисы и ощущала под пальцами выжженный знак.

               * * * * *

Через месяц после похорон, возвращаясь с прогулки, я увидела во дворе советника Синедриона. Стоял конец лета, только что закончился сенокос, и жесткая стерня колола босые ноги, пока я шла по полю. Еще у реки, поднявшись по дороге на пригорок, я заметила дым из трубы нашего дома. Зачем разожгли огонь в такую жару?

Меня уже дожидались. Узрев черное железное тавро, торчащее рукояткой из пламени, я словно наяву услышала шипение прижигаемой плоти, мучавшее меня по ночам, и развернулась, чтобы сбежать. Но мать схватила меня за руку.

— Ты знакома с советником, Кассандра, он живет ниже по течению.

Я не сопротивлялась, но и не отводила взгляда от накалившегося в огне тавра. Символ в раскаленных угольях казался меньше, чем в моих видениях. До меня дошло: это из-за того, что им клеймили младенцев.

— Тринадцать лет мы ждали, чтобы разделить вас с братом, Кассандра, — сказал советник, и его большие руки напомнили мне об отце. — Слишком надолго один из вас тут задержался, другой же пропустил школу. Омегам не место в деревне, они все вокруг загрязняют. Это опасно, особенно для другого близнеца. Теперь каждый должен занять надлежащее место.

— Наше место здесь, в нашем доме! — воскликнула я, но мать меня тут же перебила:

— Касс, Зак нам рассказал.

Советник продолжил:

— Ко мне пришел твой близнец.

Зак потупившись стоял позади него, но при этих словах поднял взор на меня. Что я ожидала увидеть? Может, триумф. Или раскаяние? Но его взгляд ничем не отличался от прежнего: настороженный, выжидающий, даже испуганный. А мой собственный в страхе не отрывался от тавра, шаря по торчащей длинной ручке и раскаленному наконечнику с печатью.

— С чего вы решили, что он не лжет?

Советник ухмыльнулся:

— А зачем ему? Зак выказал мужество. — Он подошел к печи и, взяв тавро, аккуратно дважды стукнул о металлическую решетку, чтобы сбить прилипший к нему пепел.

— Мужество? — Я вырвалась из рук матери.

Советник отступил от огня, высоко подняв ужасающую железяку. Удивительно, но мама не схватила меня снова, даже не попыталась остановить, когда я в страхе попятилась. Советник с удивительным для его габаритов проворством метнулся к Заку, схватил того за шею и прижал к стене рядом с очагом. Другой рукой он приблизил к лицу брата раскаленное дымящееся тавро.

Я тряхнула головой, словно пытаясь в каком-то смысле перевернуть реальность, и встретилась взором с Заком. Даже когда на челе моего близнеца уже лежала тень клейма, в его глазах горела триумфальная усмешка. Я восхитилась им: мой храбрый, умный брат! Он действительно меня удивил. Получится ли у меня удивить его? Принять его блеф, подыграть, позволить, чтобы его заклеймили и выслали? Наверное, я смогла бы, если бы не уловила, как за триумфом сквозит страх, такой же неумолимый, как и приближающееся клеймо. Я уже на собственной коже чувствовала жар, который опалял его лоб.

— Он солгал. Это я, я провидица. — Я попыталась произнести это как можно спокойнее. — Зак знал, что я признаюсь.

Советник убрал тавро, но Зака не отпустил.

— Почему ты не сказал, что омега — она?

— Я много лет старался вывести ее на чистую воду, но не мог поймать, не мог представить доказательств. Мне никто не верил.

— Почему же мы должны поверить ей сейчас?

Я даже с некоторым облегчением принялась рассказывать о том, как ко мне стали приходить отблески видений: сначала по ночам, а потом и средь бела дня. Как я просыпалась от пригрезившегося взрыва. Как, бывало, узнавала о событиях, которые еще не произошли: упавший сук, пропавшая кукла, клеймо на лбу. Мать и советник слушали внимательно, и только Зак, зная все это, уже сгорал от нетерпения.

— Ты слишком долго изворачивалась и юлила, девчонка. Если бы не твой брат, кто знает, сколько бы ты еще всех дурачила. — Советник с такой силой ткнул тавро в угли, что через решетку полетели искры. — Неужели ты решила, что отличаешься от остальных грязных омег? — Он не отпустил ручку. — Что лучше лишь потому, что провидица? — Опять вынул адский инструмент из печи, сжал мне горло и взмахнул тавром перед моим лицом. Я почувствовала запах паленых волос и зажмурилась. — Видишь? Это то, что ты есть!

Я не закричала, когда советник прижал раскаленную печать к моему лбу, хотя услышала, как Зак всхлипнул от боли. В тот момент я с такой силой стиснула висевший на груди ключ, что его след оставался на моей ладони еще долго после того, как я поднялась наверх.

Глава 4

Мне позволили остаться еще на четыре дня, пока ожог от клейма не начал заживать. Зак втирал мне в лоб мазь, вздрагивая то ли от собственной боли, то ли от отвращения.

— Стой спокойно. — В уголке его губ мелькнул язык, когда Зак подошел, чтобы очистить рану. Брат всегда так делал, когда сосредотачивался. Я все чаще подмечала такие вот мелочи, зная, что больше их не увижу. Он снова промокнул рану, и хотя действовал очень аккуратно и нежно, я не удержалась и вздрогнула от прикосновения к обожженной коже.

— Извини, — произнес Зак.

Он извинялся лишь за боль от контакта с волдырями, не за то, что меня выдал.

— Через несколько недель мне станет лучше, но к тому времени я уже уйду. И ты ни капельки не пожалеешь.

Брат положил тряпку и отвернулся к окну.

— Так не могло продолжаться. Мы не могли оставаться тут вдвоем. Это неправильно.

— Ты осознаешь, что останешься в одиночестве?

Зак покачал головой:

— Это ты держала меня в одиночестве. Теперь я пойду в школу, у меня появятся друзья.