Майкл Суэнвик - Драконы Вавилона

— Мальчик, ты видишь это золото?

— Да, вижу.

— Эти восемьдесят унций превосходного червонного — ты заметь, что не какого-то там белого, а об электруме[6] не стоит даже и вспоминать! — золота ближе сейчас к тебе, чем одно твое ухо к другому. Но это лишь задаток, твое полное вознаграждение будет во много, в дюжину раз больше всего, что есть у меня при себе. Если, конечно же, ты сказал мне правду. Ты можешь как-нибудь это доказать?

— Да, сэр. Могу.

— А теперь объясни-ка мне все это еще раз и поподробнее, — сказал сержант. — Ты это что же, живешь в железном доме?

Они уже шли по тревожно молчавшей деревне. Вербовщик оставил свой барабан в трактире, однако именной камень он сунул себе в карман, а тяжелый ларец запер на ключ и подвесил к поясу.

— Ну да, там я по ночам и сплю. Ведь это доказывает мои слова, верно? Доказывает, что я… ну, то, что я сказал.

За разговором Вилл вывел вербовщика на Самозванцеву площадь. День был теплый, безоблачный, площадь пахла пылью и словно бы корицей, с чуть заметной горьковатой примесью запахов горючего, медленно сочившегося из дракона, и холодного железа. Время только-только перевалило за полдень. При виде дракона сержант Бомбаст изменился в лице.

— В глаз и в нюх, — пораженно выдохнул он, на чем разговор, собственно, и закончился.

Словно по сигналу, Вилл крепко обхватил сержанта, прижав его руки к телу, а все двери, выходившие на площадь, разом распахнулись, и на площадь хлынули, размахивая граблями и мотыгами, селянки, таившиеся там в засаде. Некая старая птичница с размаху саданула вербовщика по голове прялкой, и тот обмяк у Вилла в руках; не в силах держать такую тушу, Вилл уронил его на землю.

А тут уж женщины вдосталь поизмывались над павшим воином: они били его и пинали, кололи и драли за волосы, сопровождая все это действо непрерывным потоком проклятий. Их ярость не знала предела, ведь это все были матери тех, кого сержант заманивал в армию. Они выполняли приказ дракона, отданный им через Вилла, и выполняли с рвением куда большим, чем любой из предыдущих его приказов. Теперь же они не только отводили душу, но и вдвойне гарантировали, что вербовщик никогда уже больше не придет, чтобы сладкими песнями сманивать их сыновей.

Покончив со своей серьезной работой, они молча, словно и говорить-то тут было не о чем, разошлись по домам.

— Утопи мотоцикл в реке, — приказал чуть позднее дракон. — Барабан разломай и сожги, чтобы не было никаких улик. Труп закопай на свалке, и поглубже. Ничто не должно указывать, что он сюда заезжал. Ты взял его денежный ящик?

— Нет, его не было при трупе. Не иначе как украла одна из этих баб.

— Ох уж эти мне крестьяне! — хохотнул дракон, — Будь у них возможность, они б украли золотые коронки с собственных своих зубов. Но в целом и это в плюс. Монеты уже надежно погребены под каменными плитами, устилающими пол какого-нибудь подвала, и останутся там едва ли не навсегда. А когда сюда заявится следователь, ищущий пропавшего вербовщика, его встретят полным непониманием, замысловатым враньем и якобы случайными, но тщательно продуманными мелкими свидетельствами, наводящими на ложный след. Из чистой своей жадности они послужат нашему делу лучше, чем служили бы по приказу.

Полная луна, восседавшая в небе на императорском троне созвездия Бешеной Собаки, правила со своей недосягаемой высоты одной из самых душных за лето ночей, когда дракон неожиданно заявил:

— Намечается сопротивление.

— Как?

Вилл стоял у открытого люка, апатично наблюдая за каплями пота, падавшими в пыль с его наклоненной головы. Он мечтал хоть о малейшем ветерке, однако в это время года, когда те, у кого были хорошие дома, спали нагишом на своих плоских крышах, а у кого таких домов не было, шли на реку и зарывались в прибрежный ил, ночью не бывало ветерков достаточно пронырливых, чтобы пробраться сквозь лабиринт домов и домиков и выпорхнуть на площадь.

— Бунтовщики, не признающие моей верховной власти. Мятежники. Сумасброды, готовые пойти на верное самоубийство.

Капнула еще одна капля. Вилл отдернул голову в сторону, чтобы передвинуть ее тень, и увидел, как по пыли расползается черный отчетливый кружок.

— Кто это?

— Зеленорубашечники.

— Да это ж дети, — отмахнулся Вилл. — Сопляки желторотые.

— Не нужно презирать их за молодость. Из молодых получаются отличные солдаты и еще лучшие мученики. Ими легко управлять, они быстро учатся и могут быть предельно беспощадными, если получат на то приказ. Они убивают без сожаления и без колебаний идут на смерть, потому что не могут до конца осознать, что смерть — это всерьез и, более того, навсегда.

— Ты уделяешь им слишком много внимания. Все, что они могут, — это показывать мне потихоньку кукиш, смотреть глазами, бледными от ненависти, и плеваться на мою тень. Так это ж и все делают.

— Их число и отвага растут день ото дня. Их вожак, так называемый Без-имени, парень ушлый и весьма небесталанный. Меня тревожит, что он сумел сделать себя невидимым и для твоих глаз, и, как следствие, для моих. Ты не раз натыкался на логово в полях, где он спал прошлой ночью, либо чуял характерный запах его помета. Но когда, скажи мне на милость, ты последний раз видел его лично?

— Я даже не видел эти его лежбища и не чуял запаха дерьма, о котором ты тут говорил.

— Ты и видел, и чуял, только сам того не понимал. Тем временем этот Без-имени умело избегает попадаться тебе на глаза. Он превратился фактически в призрака.

— Чем призрачнее, тем лучше. Да хоть бы и никогда его больше не видеть.

— Увидишь, и скоро. А тогда не забывай мое предупреждение.

Не прошло и недели, как драконье предсказание сбылось. Вилл шел куда-то по его делам, смотря по сторонам и поражаясь, как это часто бывало в последние дни, насколько неказистой и уродливой стала казаться ему деревня. Половину домов составляли убогие мазанки, кое-как сплетенные из прутьев и палок и облепленные речною глиной. Домишки, построенные из взаправдашних досок, все как один оставались некрашеными и быстро серели от ветра и дождя, чтобы снизить оценку их стоимости, ежегодно проводившуюся налоговым инспектором центрального правительства. По улицам бродили свиньи, а бывало, что и помоечный медведь, тощий и облезлый, словно молью побитый. Ничего здесь не было чистого, ничего нового, ничего и никогда не чинили. Вот таковы-то были Вилловы мысли, когда кто-то с размаху надел ему на голову царапучий рогожный мешок, кто-то другой ударил его под дых, а кто-то третий подшиб ему ноги.

Это было похоже на фокус. Секунду назад он шел по оживленной улице, где шумно играли дети, трудолюбивые ремесленники спешили в свои мастерские, а добропорядочные хозяйки либо высовывались из окон, обмениваясь новейшими сплетнями, либо сидели в дверях своих хижин и лущили горох. И вот весь мир погрузился в темноту, и четверо крепких парней куда-то его торопливо тащат.