Виктория Ларина - Узел судьбы

— Будем надеяться, что заговоренные стены и кое-что получше магии не дадут прорваться в замок этой дряни, — напряженным голосом произнесла леди Виктори, — пойдемте, друзья мои, не отменять же из-за этого ужин.

Гостей ждал великолепно накрытый стол. Даррен в роли хозяина был просто неподражаем. Герцогиня чуть-чуть задерживалась, и, судя по загадочной улыбке ее друга, готовился сюрприз. Гости с нетерпением ожидали ее появления.

Сварог догадывался, кому, скорее всего, предназначался сюрприз, и внимательно наблюдал за Карахом, уныло поправляющим перед зеркалом орденские ленты. Когда вошла леди Виктори, удивляться пришлось не только Караху, Сварог и Леверлин тоже не ожидали подобного. Герцогиня Доран появилась в сопровождении сразу двух караховых соплеменников: один степенно шел рядом с ней, а второй, точнее — вторая, ибо это, несомненно, была особа женского пола, сидела у нее на плече.

Сварог посмотрел на своего министра: бедный серенький домовой! Он застыл, как громом пораженный — конечно, несколько сотен лет одиночества.

— Господин Карах! Господа! Позвольте представить Вам моих друзей, представителей древнего племени фортиколов, — торжественно произнесла леди Виктори, — это почтенный Хэмфри, а это его дочь Зилла.

Произошел забавнейший и трогательный обмен церемониальными поклонами, затем последовала радостная бурная реакция — наконец-то!!!

Сварог впервые видел, если так можно выразиться, домовицу. Создание было очаровательнейшее: пушистая, более светлая, чем у Караха, шерстка, огромные миндалевидные глаза, изящные лапки. Черт возьми, подумал Сварог, будь я домовым, я бы влюбился по самые мохнатые уши. Было похоже, что его маленький министр и правда был сражен в самое сердце: на вопросы папаши Хэмфри отвечал вяло и рассеянно, и не сводил глаз с Зиллы.

Леверлин, с трудом сдерживая улыбку, сказал:

— Вот уж не думал, что увижу столько домовых сразу. Твой лохматый министр счастлив, ты не находишь?

— Еще не совсем, — задумчиво протянул Сварог, — но обязательно будет.

— Помнится, он как-то грозился пригласить меня на свадебный хоровод, — вспомнила Мара, — показать, как приличные существа свадьбы устраивают.

— Пока об этом не может быть и речи, — полушепотом сказал Даррен, — у них очень строгие нравы и долгий период ухаживания. Придется подождать, лауретта.

— Да уж ради такого случая подожду, — усмехнулась Дикая Кошка.

Через некоторое время, отдав должное ужину, папаша Хэмфри — видимо на правах старшего — попросил разрешения для всей их компании перейти куда-нибудь для более приватной беседы, дабы не мешать людям.

После некоторого количества выпитого вина (а надо признать, герцогиня плохого вина не держала), обстановка начала располагать к более задушевному общению. Леди Виктори принесла Леверлину чудесный виолон из своей коллекции.

— Это вам, граф. Спойте, пожалуйста, что-нибудь для души.

Леверлин рассеянно взял несколько аккордов, сказал:

— Знаете, герцогиня, последнее время я почти не пою. А если и беру в руки виолон, то получается что-нибудь очень печальное.

— Спойте печальное. Это даже лучше, — вздохнула Виктори, — быть может, наша печаль звучит в одной тональности.

Леверлин удивленно поднял бровь, но перечить не стал:

— Хорошо. Спою мою последнюю балладу.

После первых же слов Сварог понял, какие события подвигли друга на написание этой песни. Видимо, Леверлин до сих пор не смирился с гибелью ронерской принцессы.

«Кто придумал слово «никогда»,Холод в нем такой ледяной.Смерть твоя теперь навсегдаВстала между нами стеной.Знаю, никогда не придешь,Только часто вижу во сне,Будто бы сквозь бурю и дождьСнова ты приходишь ко мне.Прошлого теперь не вернешь,Не поможешь горю ничем.Знаю, никогда не уснешьМирно у меня на плече…Боль мою теперь не избытьИ мою вину не стереть,Но твою любовь позабытьЗначит лишь одно — умереть…Пусть коварное «никогда»Точно смерть, стоит за спиной,В памяти моей навсегда,Навсегда ты будешь со мной…»

— Благодарю Вас, граф, — нарушила затянувшееся после песни молчание хозяйка, — какая чудесная песня. Дивная музыка.

— Я тоже хотел бы поблагодарить вас, миледи, — смущенно улыбнулся Леверлин, — играть на таком инструменте — одно удовольствие. Он, словно живой, чувствует само настроение.

— Верно. Виолон ваш, я дарю его вам, как истинному ценителю.

— Я не ослышался? — не веря своим ушам, сказал Леверлин, — Это ведь просто королевский подарок, слишком роскошный для такого, как я.

— Вовсе нет. Виолон сам выбрал вас, дорогой граф, — ответила герцогиня Доран, — Это работа Аматиуса, более того, это последняя, предсмертная его работа, и поговаривают, что мастер не обошелся без магии. Ведь вы сами сказали, что этот виолон живой.

Леверлин осторожно провел пальцами по грифу, не касаясь струн, и вид у него при этом был такой, как будто он слышит нечто, неслышимое остальным, какой-то особый отклик. Герцогиня, чуть склонив голову набок, с интересом наблюдала за ним, потом сказал негромко:

— Говорят, Керуани были мастера распознавать душу вещей.

— И вы верите в эти сказки? — вздрогнув, с деланной небрежностью произнес Леверлин.

Реакция друга не укрылась от Сварога, и он в который уже раз подумал о тайнах, которые так тщательно хранил Леверлин. Когда-то Делия сказала, что эти тайны не принадлежат одному человеку.

— Герцогиня, — спросил Сварог, — а вы, случайно не играете на виолоне? Просто ваша коллекция наводит на мысль. Может быть, споете?

— Совсем немного, — скромно ответила Леди Виктори, — Право, я не решилась бы, рядом с таким мастером, как граф Леверлин.

— Спойте, госпожа, — попросил Даррен, — Я знаю, вы не очень любите петь для посторонних, но ведь здесь только свои. Пожалуйста…

Хозяйка сдалась и послала Даррена за своим виолоном, сославшись на привычку. Сварог молча наблюдал, как она с нежностью и каким-то даже благоговением принимает из рук Даррена небольшой, черного дерева, видимо очень старинный инструмент, как осторожно она притрагивается к струнам, вслушивается в глубокое звучание аккордов.

— Что вам спеть, господа? Признаюсь, я не умею лихо распевать застольные песни и гусарские куплеты, а творчество Харумских поэтов я знаю не очень хорошо.

— Не надо нам Харумских поэтов, герцогиня, — сказал Леверлин, — Я уверен, вы и сами пишете стихи. Вот это было бы интересно.