Виктор Ночкин - Эромахия. Демоны Игмора

Отфрид, как и было велено, следовал за дядей, а тот действовал расчетливо, разил короткими экономными движениями. Направленные в его сторону удары не парировал встречным выпадом, старался уклониться либо отводил клинки, подставляя меч под углом. Бросал коня в стороны, и при этом бил точно, выбирая незащищенные, уязвимые места. Время от времени он ложным взмахом заставлял противника уклонится, открыть бок и тут же двигался дальше, предоставляя оруженосцу довершить дело. Дважды, когда оруженосец не успевал, Отфрид, пришпорив коня, вырывался вперед и вонзал клинок в открывшегося противника. Сражаться, следуя за дядей Удвином, было легко. Время от времени, когда позволяла обстановка, баронет бросал взгляд туда, где над схваткой качался плюмаж отцовского шлема. Потом перья пропали, дядя заработал мечом быстрее, пробиваясь на выручку.

После гибели Лоренета его люди продержались недолго. Не прошло и десяти минут, как они, не вынеся натиска клина с Эрлайлом на острие, стали поворачивать коней… и вскоре на поле остались лишь люди Игмора да разбросанные тут и там окровавленные тела. Сам барон валялся поверх настоящего холма из тел изрубленных врагов.

Солдаты торопливо спешились, бросились к нему, перевернули. Отфрид осторожно поднял искореженное и заляпанное кровью забрало, из-под которого доносилось хриплое кудахтанье. Под измятой сталью показалась кровь — красная на рыжей бороде. Фэдмар смеялся. Сплевывал кровью, растягивал разбитые губы в страшной ухмылке. Барон Игмор был доволен — Лоренет пал от его руки.

Глядя на ухмыляющегося господина, стали смеяться и солдаты. Барону помогли встать, он стащил кольчужную перчатку и утер бороду, размазывая кровь. Поглядел на выпачканную красным ладонь и скомандовал:

— А ну-ка, хватит скалиться! Собирайте трофеи, ловите коней! Смерть поганца Лоренета я хочу немедля отпраздновать в Игморе! Однако ничего ценного на этом поле мы не оставим!

Солдаты принялись сноровисто обшаривать покойников, сдирать с них доспехи и одежду, подбирать брошенное оружие, а также ловить коней, оставшихся без всадников. Отфрид присоединился к ним — больше из любопытства. Мертвецов он не боялся. Случайно взглянув на дядю Удвина, баронет поразился — родич, только недавно увлекавший латников в атаку, теперь был похож скорее на покойника, чем на живого человека. Эрлайл пожелтел больше обычного, покрылся испариной и мелко дрожал. Оруженосец, одной рукой поддерживая рыцаря, другой помогал держать флягу. Удвин, который несколько минут назад размахивал мечом, теперь был не в силах справиться с легким сосудом. Перехватив взгляд племянника, Эрлайл вздохнул и отвернулся…

Меньше чем через час все было кончено. Раненых перевязали. Трофеи собрали и навьючили на лошадей. Стонов не было более слышно — если кто из неприятельских бойцов, оставшихся валяться в траве, и не помер сам, тех добили. Это не считалось жестокостью, скорее — coup de grâce.[9] Если не сумел убраться с поля после поражения — значит, не жилец. Наконец барон взгромоздился на трофейного коня (его жеребец погиб), в последний раз оглядел побоище, окрашенное светом сумерек в серые тона, и велел двигаться к замку.

В Игмор отправили гонца, и, когда тяжело груженная процессия достигла подножия холма, их уже ждала толпа вассалов Фэдмара с ярко горящими факелами. Мост поспешно опустили, челядь высыпала наружу, шумно приветствуя победоносного сеньора.

Сенешаль с поклоном встретил барона во дворе и, ухмыляясь в седую бороду, поздравил с успехом. Затем доложил: стол в главной зале накрыт, он, сенешаль, взял на себя смелость — приказал, чтобы из подвала подняли пару бочек с лучшим вином.

Барон ощерился, кривясь от боли в разбитых губах, и рявкнул:

— За мной! Идем к столу, выпьем за упокой души мешочка с дерьмом по имени Эдрик Лоренет! Он был плохим противником, был скучным, был трусом и прощелыгой, однако господь не послал мне злейшего врага, чем он… Ergo bibamus.[10]

Солдаты отозвались шумными возгласами и с энтузиазмом устремились за Фэдмаром в зал, где ждал накрытый стол. Отфрид чувствовал, что смертельно устал, но не подал виду — старательно улыбался, что-то вместе со всеми орал…

В этот раз его место оказалось слева от отца — справа сел Эрлайл. Слуги сновали по залу, выставляли последние блюда, двое вкатили здоровенную бочку, кликнули на помощь — им было не под силу установить сосуд стоймя. Еще двое поворачивали вертел с бычьей тушей. Жир стекал по красным бокам, с шипением падал в жаркое жадное пламя. Выбили дно бочонка, в чаши полилось вино — праздник начался…

Сегодня отец не запрещал баронету пить вволю — и Отфрид пил. Не потому, что ему нравился вкус вина или чувство опьянения. Просто все пили — здесь, как в атаке, отстающих не жалуют. И опять же как в атаке, у отстающих больше шансов к концу схватки удержаться на ногах. Но все пили, и Отфрид пил. Барон задавал темп, провозглашая тосты — то за храбрость в нынешнем бою, то за хитрый ум родича Удвина Эрлайла, то за упокой грязной поганенькой душонки мерзавца Лоренета, то за старшего сына покойного — дескать, хорошо б ему хоть немного отцовской зловредности, чтобы Игмору не пришлось скучать…

Пили часто, пили помногу, но Отфрид вскоре уронил голову на сложенные среди обглоданных костей руки и уснул. Снилась ему римская мозаика — та, что позади на стене. В центре — на месте языческого божка — рыжебородый отец, окруженный не нимфами да сатирами, а пьяными солдатами. Они терзают распростертого на земле Лоренета, вырезают или попросту вырывают куски алой плоти и заедают человечиной вино, пенящееся в кубках.

А в стороне — там, где римский художник изобразил танцующую в одиночестве грациозную брюнетку, — задумчивый дядя Удвин осуждающе глядит на пирующих, в его руке кинжал, он собирается ударить рыжебородого вождя сатиров…

Картинка застыла, замерли взметнувшиеся руки, перекошены в беззвучном крике рты. Странный сон.

Баронет очнулся, когда солнце вовсю светило сквозь мутные дешевые стекла. За столом никого не было. Отфрид знал, как это обычно происходит. Часам к трем-четырем младшие слуги и те солдаты, что потрезвее, будят и уводят охмелевших товарищей. Отец всегда уходит самостоятельно, даже если опьянел до такой степени, что не помнит себя. Может даже блевать на ходу — но уходит из-за стола на собственных ногах и гордится этим… Только юного Игмора нынче никто не осмелился тревожить. Искоса поглядев вправо-влево, паренек поднял голову — прямо перед ним, по другую сторону стола, стоял дядя Удвин, трезвый и бледный. Гость смотрел поверх головы племянника — наверное, рассматривал мозаику. В руках Удвина был кубок, на сей раз он вроде бы пил вино. Заметив, что подросток пришел в себя, дядя отсалютовал посудиной: