Антон Кильдяшев - Дворяне и ведьмы (СИ)

Хол попытался представить, как это произошло, но не смог.

- Он пожелал себе новое тело, взамен своему дряблому и старому. Он хотел вершить суд, но не мог ни физически, ни духовно. Я дал ему тело, а старое он сам похоронил. Книга, из которой были почерпнуты эти знания отправилась в архивы инквизиции - потому что инквизитор боялся, что ему понадобится что-то ещё в его борьбе с ересью.

- Почему же он сжёг себя? - Не понял Хол.

- Однажды он сжёг какого-то старика, а тот оказался им самим. - Ответил джинн. - И оба умерли, объятые пламенем.

- С какой это стати?

- Потому что никто не говорил о переселении в новое тело. Лишь о том, чтобы получить новое. Но вернёмся к тому, о чём я говорил. А говорил я о том, что перехитрить джинна нельзя - вы, люди, перехитрите самих себя. Ибо я есть ваше отражение. Так что даже не пытайся, Хол.

Боль, о которой наёмник уже успел подзабыть, вдруг напомнила о себе. А вместе с ней спал и туман, сквозь который наконец-то проник звук снаружи. Это был голос - Тоноак, раб, стоял перед давно остановившимся конём, гладил его по плоской морде и спрашивал что-то обеспокоенно.

- Вы и вправду их убили?

- Что ты слышал? Что я сказал? - Спросил Хол и тут же поморщился от звона в ушах.

Раб замер в нерешительности. Наёмнику захотелось засмеяться - настолько превратно был понят его вопрос. Джинн, должно быть, умеет разговаривать губами Хола. Он хотел спросить только это.

- Тебе ничего не угрожает. Я никого из них не убивал. - Сказал он тише. - А теперь - что ты слышал?

- Вы сказали, что убили пятерых братьев. Вы даже сказали их имена и...

- ...да, я никого из них не убивал. - Прервал раба он. И мысленно проклял джинна, что тот управляет его телом.

Чуть погодя они вновь двинулись в путь. Выход из Золотой долины был совсем близко - а за ней находилась долина ещё большая, такая что не увидишь заснеженных пиков другой стороны, если стоишь у подножий гор.

Хол позвал раба и показал пальцем в небо. Вернее, туда, где за облаками едва-едва виднеются пики гор. Наёмник вспомнил, что Тоноак никогда не выходил из Золотого, да и, похоже, не покидал дом хозяина вовсе. Да, раб был иностранцем и по пути в городок должен был увидеть многое - но два года, проведённые в одном месте, неплохо стирают воспоминания.

- Великая долина. - Произнёс он тихо, но величественно. - Будь уверен - на другой стороне тоже горы.

И Хол не прогадал - раб как завороженный смотрел наверх, на стену гор, из которой он и наёмник выходили, но не мог найти другую стену. Конечно, Тоноак живя в Золотом слышал об этом. Его народ жил у самых подножий гор, которые были скорее холмами, там, где они переходили в плоские джунгли и бесконечные болота. Долины, где жил раб до того, как его продали, были мелкими и не сильно отличались от Золотой по размеру. Увидев Великую, он вдруг понял, почему её так назвали.

Дорога следовала вдоль пересохшего ручья и упиралась ещё в живой, а затем сворачивала вместе с ним вниз. Он тянулся от гор дальше и дальше в центр долины, сливаясь с другими ручейками в полноводные реки. Холстейн не знал названий этих вод. Лишь только самой большой реки, в которую впадал этот ручей - Змея, названная так за свои изгибы. Здесь сама долина опускалась вниз, и река, в любом другом месте Великой долины превратившаяся бы в озеро, здесь лишь извивалась.

Белопадь стояла между двух её изгибов, отгороженная от воды громадной плотиной. Мосты, каменные и деревянные были повсюду - чтобы сократить путь караванам и торговцы не обходили повороты реки у самых гор. Бояре облюбовали город, бывший когда-то сборищем домиков в каменоломне, и отстроили в нём настоящие дворцы, чтобы торговым людям было где отдохнуть по пути на восток. А вместе с ними пришёл и образованный люд, чтобы создать крепкую плотину и обновить потрёпанные корабли.

Речной флот остался здесь ещё со времён каменоломен. Тогда благодаря нему на берегах Змеи построили множество новых городов и мостов, а жителей края стали звать мостовыми людьми. Сейчас же лодки сменили грузы с камня на другие товары, а Белопадь стала настоящим морским портом, который, правда, стоял на реке. Точнее, прямо под ней.

"Если и начинать путь," думал Хол, "то только с Белопади". Отсюда можно было добраться в любую часть страны, купить любой товар, узнать любую сплетню. И, что самое важное, здесь сидела так необходимая ему гадалка.

-- Крепость Гиблолёса

Лето началось паршиво, а заканчивалось ужасно. И невыносимая жара была здесь совсем не при чём. Жрец Керил из храма при дворе любил повторять умирающему княжескому сыну, что солнца его любят и, ежели он умрёт этим летом заберут его с собою. "Бояться не надо," говорил он, подёргивая бородой, "Благословенны те, кто умрёт под ними. За стол с Красным Красом и братьями его отправится без суда". Это облегчало терзания подкошенного болезнью старика - ненамного, но облегчало.

Настас долго размышлял у постели отца над тем, почему же он так боялся суда. Явно не из-за того, что детей своей смертью оставит без наследства - Настас Старший никогда об их правах особо не заботился. Младший сын младшего сына, каким-то чудом едва не ставший князем сам. Но, видимо, не судьба ему править - врач подальше от чужих глаз сказал его жене и детям, что жить старику осталось всего пару дней, может, неделю, если боги будут особенно немилосердны.

Не могла это быть вина за детей, решил Настас и потерялся в догадках. Подсказку подкинул Керил - оказалось, храм, на которой отец исправно отчислял немаленькие суммы так и не был построен за десять лет. Все деньги, что остались у Настаса Старшего от его отца, Спаса, тот спустил сначала на девок, затем на игры, а под конец жизни, когда княжий сын вдруг стал до ужаса набожен - на храм. Троим детям, Бишеславе, Настасу и Руслану ничего не осталось, кроме долгов и разваленной временем крепости.

Впрочем, и её скоро - как только троица лишится ещё и наследства, так и дядя Влас больше не сможет назначать их, изгоев, своими тивунами малого владения в Гиблолёсе. Они перестанут быть Красичами - а, значит, более не имеют никаких прав править. Крестьяне и мещане могут быть тивунами, ставленниками князя, а вот изгои из княжеских семей - никогда.

Настас в ярости сжимал кулаки каждый раз, когда думал об этом. Сидел у постели умирающего отца, смотрел ему в лицо и люто ненавидел его, Красичей, их законы и весь мир. Он, человек благородных кровей всего-то через два дня (или неделю, если боги благосклонны) станет человеком званием ниже крестьян и мещан. Сестрица очень любила шутить по этому поводу. Она, сама успевшая хлебнуть горя смеялась над собой и надо всеми, кому было тяжело.