Лили Сэйнткроу (Сент-Кроу) - Ревность (ЛП)

Очень даже странно. Наверное. Я не знаю.

Хиро кинул мне взгляд, который я расшифровала, как доброжелательный. Он сознательно выдвинул стул с левой стороны от меня и опустился в него.

— Мы Куросы. Дампиры. У нас есть, моя дорогая, только время.

У меня возник другой вопрос:

— Как... то есть вы парни старые. Старше, чем большинство вампиров, которых я видела. И Бенжамин, он старше Кристофа. Как долго вы... мы...? — я решила, что не могла отнести себя к ним. Или могла? Господи, у меня было так много вопросов, и это было не смешно. — Как долго вы живёте?

Брюс появился из ниоткуда рядом со мной. Я подавила в себе желание вздрогнуть, и в теплом дуновение ветра послышался запах одеколона и кондиционера для ткани. Ни от кого не пахло так, как от Кристофа, ни от кого — пряный яблочный аромат, который следовал за ним вокруг, не распространялся на других дампиров. Я задалась вопросом об этом. Как бы я спросила об этом? Эй, вы, парни, не пахнете пекарней. Что это даст?

— Мы Куросы, — повторил Брюс и поставил тарелку передо мной. Половина бельгийской вафли, яичница-болтунья, небольшая гора бекона и маленькое стеклянное блюдо, которое содержало кусочки дыни и виноград, а также землянику, похожую на сгусток крови. — Мы живем, пока ночь не выслеживает нас. Точно так же, как носферату, но без их... неспособностей.

— Не считая голода, — Элтон играл с серебряной вещью, которая не была похожа на кофейник. — Всегда, за исключением голода.

Голод. Почему они не называют это жаждой? Странное место в горле дрожало. Место, которое любило теплую, красную, медную, соленую жидкость. Пятно, которое нажало на кнопку в моей голове и превратило меня в кристально-чистую девочку, полную красного жидкого гнева.

А это уже другое. Господи, теперь, когда я знала то, на что это походило: желание выпить чью-либо кровь, у меня было чертово время, которое держалось за меня. Всё это походило на кружащуюся массу вещей, изменяющихся раньше, чем я могла получить контроль над ними.

Я уставилась на еду. Скрывалась ли в ней ловушка? Я была слишком голодна, чтобы сказать. У меня не было поддержки папы, и я не могла положиться на него.

— Попробуйте поесть, — Брюс положил вилку и столовый нож. Если я не ошиблась, они были сделаны из тяжелого серебра, отражающего резкий свет, который я видела через туман.

Мои глаза пылали. Еда превратилась в цветной свет.

— О, нет, — рыжий звучал устрашающе. — Она...

— Кир, заткнись, — Брюс вручил мне платок. — Я возьму для вас кофе, миледи. Не спешите. Вы в безопасности теперь.

Я не потрудилась сказать ему, что не верю в это. Вместо этого я вытерла глупые глаза, шмыгнула носом, и взяла кусок бекона. Я должна есть, пока в состоянии это делать. Даже если там находится ловушка.

Интермеццо

Коридоры больницы пахли болезнью и лизолом. Я горбилась на твердом пластиковом кресле, руки обернуты вокруг ног. Я была все еще в джинсах; когда я пришла домой из школы, я нашла бабушку, все еще лежащую в постели, огонь почти потух в камине, а холодный ветер свистел через взломанную дверь.

Она держалась, пока могла, ради меня. Я собрала её вещи в древний Паккард — он был, вероятно, старше папы — и все еще надеялась, что это не начнется. Но всё началось, бабушка сонно пробормотала, что очень не хотела ехать в город, но она, конечно же, поехала.

Вождение в долину заняло много времени, и я боялась, что она уйдёт прежде, чем я смогла бы доставить ее в больницу. Я вела полночи, и когда я добралась туда, люди из отделения неотложной помощи бросили один взгляд на нее и забрали ее из моих рук. Мне пришлось искать палату, в которую они положили ее. Потом посыпались вопросы.

Кто ты? Как её зовут? Кто ещё в семье есть? Сколько тебе лет?

Я только повторяла, что папа был в пути и чертовски надеялась, что это так. Но он, как обычно, ушел, и некоторое время должен был отсутствовать. Я опустила голову на колени, но не успокоилась. Было слишком опасно. Я снова сильно ущипнула себя за левую руку. Синяки уже цвели в тех местах, где я всю ночь щипала себя.

В коридоре находилась зона посещения. Стулья там были заняты, но тот, на котором сидела я, был слишком неудобным, чтобы спать на нем. Кроме того, если бы тот доктор возвратился с полицейским или социальным работником, то я могла бы убежать отсюда, по крайней мере, тремя путями. Если бы я пробежала по коридору, то была бы поймана в ловушку.

Мои пальцы вырисовывали небольшие узоры на подлокотнике стула. Они чесались от желания порисовать. Жаль, что у меня не было карандаша и бумаги. Там было также окно, которое показывало голые кроны деревьев. Началась зима. И на выступе перед стаканом присела бабушкина сова, наблюдая за мной так же, как я за ней.

Всё это продолжалось в течение ночи, пока машины сигналили и дыхание бабушки выровнялось. Сова уселась на подоконник, взлохматила перья и её ясный, желтый, пристальный взгляд закрепился на мне. Когда линия бабушкиного сердцебиения, наконец, стала плоской, то больничный персонал отчаянно пытался связать душу, которая уже свободно скользнула от ее старой опустошенной оболочки, с телом; я моргнула, и сова исчезла. Я отступила назад, скользя в зал. Чем меньше взрослые обращают на меня внимание, тем лучше.

Я теребила корочку заживающей ранки на правой коленке через дырку в джинсах. Я упала со склона, пока искала американский женьшень. Его также называли по некоторым причинам заманихой. Хорошее растение, и бабушка всегда нуждалась в нём в больших количествах. Она ругала меня, когда я приходила домой с разбитыми коленями.

Сова взъерошила перья. Я вернулась в реальность, все страдания, повисшие в воздухе, давили на меня. Бабушка научила меня, как собратья в собственной голове, чтобы отгородиться от запутанного лепета чувств других людей. Но «дар» не предупредил меня, что она покинет меня.

Светало. Серый свет коснулся горизонта. Я не хотела оставлять ее одну здесь, в этом обесцвеченном месте, которое сильно воняло отчаянием. Но я не могла больше болтаться здесь — взрослые запомнят, что я была здесь и не будут слушать, если я скажу, что папа уже в пути. Я точно не знала, что произойдет тогда, но я знала, что это будет неприятно.

Папа, пожалуйста, поспеши. Пожалуйста, приезжай сюда.

В конце зала зазвенел лифт. Моя голова вздернулась, как у старой собаки. Лифт звенел всю ночь, каждый раз издавая хрипящий звук колокольчика, как будто он не мог открыться после того, как собрал всю энергию, чтобы объявить, что он прибыл.

— Она там, — сказал кто-то. Я мельком взглянула на зал в противоположном направлении, не поворачивая голову, используя лишь периферийное зрение. Там была крупная рыжеволосая медсестра, ее руки лежали на бедрах. Позади нее был тот доктор, похожий на хорька в белом халате, и женщина в платье в цветочек, которое кричало «социальный работник».