Виталий Обедин - Дикий Талант

Милый Р., пойми, всегдашняя твоя жажда справедливости – при всей ее драматичности – была и остается всего лишь жаждой справедливости для одного. А этого, увы, маловато для величия. Было бы лучше – для тебя и всех нас, – если бы эта жажда уступила место другой, не менее благородной страсти. Я говорю о долге перед семьей. Восстановить величие нашей семьи – вот истинное дело in grosse. И даже in grosse aus grossen. Мой храбрый Р., я уверена, на этом поприще ты обретешь то высокое звание, которого достоин.

Элжерон говорит: время пришло. Согласись, милый Р., он редко ошибается. Даже ты, несмотря на твою нелюбовь по отношению к Э., должен это признать.

Заклинаю, забудь обиды, что нанесла тебе семья и некоторые из наших с тобой родственников! Прошу, будь выше этого!

Маран сказал, что теперь ты знаменитость. Правда ли это? Я не могу слепо полагаться на слова М.-тебе ведь известно, какое у него великолепное чувство юмора? Даже если это правда, ты достоин большего. Не изменяй заложенному в тебе величию! Умоляю.

У меня все хорошо. Я вышла замуж и вполне счастлива. Не думай, что от нового мужа ты избавишь меня так же легко, как от прежнего.

У Рэндома сейчас трудное время. У него режется талант, и Маран отвел его вниз. Сам знаешь, как это мучительно – да пошлет хаос мальчику сил! Я за него волнуюсь. Кстати, Рэндом – вылитая Ирэн, только глаза твои.

Жду тебя в Наоле. С момента отправления этого письма и до моего отъезда пройдет ровно шесть дней и десять часов. Постарайся успеть. Возвращайся, Ри!

С надеждой,

Твоя Лота, баронесса Хантер

Р. S. Прости, но обстоятельства вынуждают меня воспользоваться таким способом доставки. Надеюсь, ты поймешь и не очень обидишься.

Р. Р. S. И только попробуй, засранец, не приехать!

Лота бы сказала: тщеславный зазнайка. Или того хуже: идиот.

Потому что только идиоты выпрямляются в полный рост и ждут, когда их подстрелят. Я гордо торчал столбом между Белым Пером и шкипером с компанией. Еще и шпагой размахивал…

Идиот. Зазнайка.

«Держитесь, мессир!» – закричал шкипер. Он оказался лучше, чем я о нем думал. Шкипер сбегал за подмогой. Вернулся с аркебузой, солдатами из охраны поезда, тремя дворянами – они укрылись при первых выстрелах в служебном вагоне – и двумя слугами. Из оружия, кроме алебард – пара пистолетов, несколько шпаг, рапира и еще один пистолет. Зато так называемый «каретный». Тяжелый, как не всякая аркебуза, с четырьмя стволами…

И не очень точный.

Впрочем, об этом я узнал позже.

Чап-п-п-п-п-п, кним-м-м-м-м-м.

Иги-ип-п-п-п-п-п.

Куда-то бесшумно уплыла земля. Желто-зеленое сменилось голубым. Оно было чистым, ярким и глубоким. Очень ярким и очень глубоким. Сквозь стеклянный небосвод, казалось, просвечивают звезды.

– Загадай желание, дурачок,- сказали звезды голосом Лоты.- Не так уж часто ты нас видишь…

В следующий момент их закрыла тень.

Надо мной медленно проплывало конское брюхо. Ремень подпруги, стремя – почему-то я видел только правое. Черная подошва с налипшими раздавленными травинками, шляпки гвоздей запачканы зеленым соком. Проплешины в конской шкуре… бледные, свалявшаяся шерсть – там, где натер ремень. Я видел все детали – все сразу. Я видел все изъяны, но они не казались мне изъянами – скорее наоборот. Мгновение чистоты. В этот момент я мог бы объять взглядом весь мир – и принимал его весь, без остатка.

И еще я увидел лицо. Всадник смотрел на меня сверху. Долго-долго, почти вечность. Детали. Прищуренные глаза, впалые щеки… нос… усы… шрам… опять глаза… гла-гла-гла-глааз-зааа…

Я моргнул. Лицо казалось прозрачным. Сквозь конское брюхо просвечивали звезды…

Крашеное стекло.

Аа-ап!

Мгновение чистоты закончилось.

Пришла темнота.

Однажды, много лет назад, пришел Древоточец, чтобы отвести меня вниз.

Два дня перед этим у меня болела голова, я почти не спал и ничего не ел. Большую часть времени я лежал, уткнувшись лицом в подушку и обхватив руками затылок. Иногда меня тошнило, хотя желудок был пуст. Я сплевывал горькую желтую слизь и думал, что умру. Мне исполнилось тогда восемь лет.

Покои матери находились в Западном крыле – единственной части Логова, которая возвышалась над поверхностью земли. Когда много лет назад взрыв уничтожил твердыню клана, крыло чудом уцелело. Из шести башен осталась одна. В ней держали оборону остатки клана под предводительством Древоточца. Марана Древоточца, который стоял теперь у окна и смотрел на море. Над шумом прибоя метался чаячий крик.

– Вставай, мальчик,- сказал Маран.

Пока Маран оборонял Западное крыло, остальные уцелевшие укрылись в каменоломнях под Логовом. Там, куда меня собирались отвести.

– Пора.

Древоточец отвернулся от окна, посмотрел на меня. Солнечный свет падал ему на лицо. Изрытое оспинами, оно было серьезным. Вообще-то дядя редко бывает таким. Глядя на его обычную ухмылку, трудно поверить, что когда-то Маран несколько часов сдерживал атаки врагов. К тому времени почти весь клан был истреблен, команды противника зачищали развалины Логова (то есть добивали раненых), но такого яростного сопротивления они не ожидали. Маран доказал, что наша семья умеет драться.

Конечно, не один Маран доказал – но он был главным. Кузен Френсис говорит: «Врагов отогнали глупые шутки дяди». Кузен Френсис – дурак, хотя и старше меня на сто сорок два года. Шутки у дяди грубые, но смешные. А смех Марана напоминает звук, с которым буря ломает дерево.

Но я уже видел дядю серьезным. В тот день он пришел за Гэвином. Сегодня – за мной.

– Хорошо, дядя Маран,- сказал я сквозь туман.- Я сейчас встану, дядя Маран. Вот сейчас…

Комната передо мной раскачивалась. Белый густой туман казался морем, в котором комод и шкаф возвышались, как экзотические острова.

– Встал, дядя Маран.

Кенцаллоне хоть и был говорлив без меры, но дело знал. Графа перевязали, уложили в кровать и приставили сиделку. Благо размер комнаты в «золотом» вагоне позволяет даже эребского слона перевезти, если понадобится. Или Мятежного князя со свитой, что немногим слона лучше. По крайней мере, слон не станет ломиться к соседу глубокой ночью, требуя признать независимость государства площадью с деревенский амбар.

Да и гадит слон, в сущности, гораздо меньше…

Уто целый день просидел у ложа больного. Граф дышал тяжело, с отчетливым хрипом. В сознание не приходил. Атшеллер терпеливо ждал. Первоначальная ра дость – жив проклятый Тассел! – у шкипера прошла. Да, пока жив. И что?

А если сейчас умрет?

Остановится сердце. Засохшая кровь по жилам дойдет до мозга. Сломанное ребро проткнет легкое.