Мария Ермакова - Негодяйские дни

   Набежала туча и совсем скрыла солнце. Лучи подобрались, словно пальцы, скрылись в ажурной рвани облаков. Над Изиримом пролился слабый дождь. Еще пара часов, и копыта коней ступят на камни мостовой - к тому времени дождь уже кончится, а дороги подсохнут под жаркими лучами.

   Такайра пришел в себя и увидел, что Мара смотрит на него. Ему стало не по себе. Что-то совсем уж нечеловеческое было в этом взгляде, в движении дышащих огромных зрачков, почти перекрывших яркость радужек.

   - Ты слушаешь море, Айра, знаешь это? - тихо спросила она.

   Он отвернулся, делая вид, что не расслышал. Иногда понимал ее без слов, ощущая настрой, словно зверь из одной с ней стаи. Иногда не понимал ни слова из того, что она говорила.

   - Через какие ворота поедем? - Младший подъехал к Коршуну.

   - Через восточные.

   - Остановимся, как всегда? - уточнил Младший.

   Такайра кивнул, собираясь ответить, но наткнулся на взгляд Мары: больной, лихорадочный, запредельный. Она выглядела, как рабыня запретных напитков Ариссы, дарящих забытье. Однако Коршун знал - это не так. И сейчас ему все было яснее ясного.

   - Езжай, - позволил он. - Но возвращайся к полуночи!

   С коротким гортанным вскриком она пустила своего коня в галоп и скоро скрылась за очередным поворотом дороги. Младший проводил её глазами, коротко вздохнул. Смешался, поймав спокойный взгляд Коршуна, поспешил отъехать к брату.

   Пока подъезжали к Изириму, не торопя коней, давая дорогу большим торговым обозам, попуская взмыленных курьерских тайгадримов с всадниками в зеленых камзолах клана посланцев, Такайра прикидывал, как и когда сообщит спутникам о своём решении. Деньги, которые он собирался поделить и раздать, как делал всегда после очередного вояжа по просторам шагганата, были хороши, но не достаточны, чтобы начать новую жизнь. Впрочем, насчет Хатов он не сомневался - братья будут и дальше бродяжничать, и разбойничать. Садаку вполне хватит полученного, чтобы купить себе хижину в холмах близь городских стен и заняться, наконец, выращиванием разных травинок и цветочков, которые он обожал. Сомневался Такайра насчет Вока - старый вор и бродяга вроде и готов был к оседлой жизни, но загорался в его, все еще зорких глазах тайный бесовской огонёк. Вряд ли старина Вок решит остаться в Изириме! Быть может, пустится путешествовать по прихотливым дорогам вдоль Таласского побережья, походя срезая наиболее привлекательные кошельки. Малыш скорее всего отправится с братьями. Дарина...

   Сейчас она ехала позади Малыша. Светло-русая шевелюра, больше похожая на копну, была перехвачена оранжевой полосой его подарка. Такайра мрачно уставился в широкую спину и подумал, что эту долю можно и не отсчитывать. Память услужливо подсунула тот закатный час, когда он в сопровождении братьев проезжал крупное селение, названия которого не помнил. Чужаков здесь встречали неприветливо. Мужчины выходили к воротам и многозначительно поигрывали оружием, провожая пришельцев мрачными взглядами. Но для женщин и детишек чужаки были редким запоминающимся событием, и они тоже стояли рядом, выстроившись вдоль бесконечных заборов, словно солдаты на плацу. Перед въездом в деревню, миновать которую не позволяла раскинувшаяся кругом болотистая местность, Такайра строго настрого приказал братьям не задирать местное население. Его приказы они выполняли беспрекословно, особенно, если говорил он буднично и неспешно - в общем, так, что от одного тембра голоса кровь застывала в жилах. Впрочем, страх братьям был не ведом. В душе они оставались молодыми псами, готовыми разорвать всякого, кто встанет на пути. Вот только снявшую цепь руку Хаты никогда не кусали.

   У околицы крайнего дома, на пороге которого дрожал яркий отсвет огня, стоял здоровенный мужик. Судя по молоту, который держал в руках - кузнец. Из-за его плеча выглядывала невысокая полнотелая женщина. Из-под зеленого, украшенного орнаментом, платка замужней жены выбивались на румяное лицо светлые, с золотинкой, кудряшки. Глаза цвета столь любимого в Крире сладкого густого напитка из заморских зерен кани были широко раскрыты. Она смотрела на проезжающих мимо всадников - тёмных, непонятных, внушающих безотчетный страх своими исполненными силы, вкрадчивыми движениями - как дети смотрят на тени, ночью шевелящиеся на полу под окном. Такайра скользнул по ней равнодушным взглядом, походя отметив высокую грудь, полускрытую простой сорочкой из небеленого льна, пышущую здоровьем фигуру сильной крестьянской самки.

   Не задерживаясь, но и не погоняя коней, они миновали селение, лужайки под выпас скота в кольце маленьких торфяных озер, и остановились на ночлег, лишь отъехав на приличное расстояние - уже не пахло дымом и навозом, даже, если ветер дул в их сторону. Как всегда Коршун остался сторожить первым. Он любил полночь - когда время, словно переламывалось надвое, оставляя прошлое за спиной, а будущее - на расстоянии полета стрелы. Любил дрожащие огоньки звезд на тёмном-тёмном небе, а предрассветные сумерки не терпел. Любовался ущербным месяцем, света которого хватало только на то, чтобы посеребрить верхушки деревьев, или полной луной - крепкой, как деревенская девка с соломенными волосами.

   Хрустнула ветка. Такайра, сидящий, прислонившись спиной к стволу дерева, не шевельнулся. Его ладонь и так лежала на рукояти кийта - многолетняя привычка, которой он не изменял никогда. Братья спали поодаль, в затухающих отсветах костра, уже подернувшегося пеплом. Коршун же всегда выбирал место для ночных бдений в стороне, но так, чтобы просматривалась вся стоянка - словно в засаде сидел.

   Он чувствовал чужое присутствие, но интуиция, которой Такайра доверял безоговорочно, задумчиво молчала. Не ощущал он холодка вдоль хребта, напряжения в затылке, иголочек, покалывающих подушечки пальцев - всего того, что обычно указывало на опасность. И вряд ли был удивлен, когда из зарослей выскользнула и вытянулась перед ним невысокая фигура, сжав кулачки. На висках женщины блестели бисеринки пота - Коршун и братья всю дорогу ехали верхом, а она пешком поспевала следом. По обычаю завязанный на затылке платок сбился, и она, наконец, стянула его, вытирая лицо, но не отводя от Такайры глаз - лихорадочно блестящих, со зрачками, расширенными желанием и пониманием того, что всё может плохо кончится. Такайра знал этот взгляд - с таким раз и навсегда переступали черту, убивали себя в себя, уходили, чтобы больше не возвращаться в тепло привычного жилья.

   - И тебя коснулся Знак пути, крестьяночка? - ухмыльнулся он.

   От этой улыбки кровь обычно застывала в жилах того, кому преназначалась. Но женщина оказалась не из пугливых. Бесконечно простым и в то же время грациозным жестом она распустила шнурок, стягивающий блузку, передернула плечами, чтобы та спала, и глазам Такайры предстали груди - округлые и чуть вытянутые, как дыни. 'У неё должна быть очень нежная кожа - подумал он. - У всех толстушек всегда нежная кожа!'.