Марина Дяченко - Преемник

Я поблагодарила разговорчивую женщину. Плащ висел на ветхой верёвке, заливая землю мыльными потоками.

Поистине, стыд — чудовище с горящими, как угли… ушами.

Кабинет назывался кабинетом декана Луаяна, хоть сам декан умер двадцать лет назад и никто из теперешних студентов никогда его не видел. Декана помнил кое-кто из профессоров; господин ректор, немощный старец, любил прервать лекцию ради рассказа о замечательном человеке, когда-то поднимавшемся на эту славную кафедру. Впрочем, самой живой памятью о декане Луаяне была его дочь, госпожа Тория Солль, которая царствовала в библиотеке, читала лекции и вершила научный труд в старом кабинете отца. Впервые в истории столь замечательного учебного заведения в святая святых науки была допущена женщина; Тория считалась достопримечательностью, поскольку была, ко всему прочему, безукоризненно красива и счастлива в браке, а мужем её был герой осады, полковник Солль.

…Эгерт почтительно стукнул в тяжёлую, до мелочей знакомую дверь. Тория восседала за огромным столом отца, простиравшимся перед ней, как усеянное фолиантами поле боя. С двух деревянных кресел с высокими спинками вскочили навстречу Соллю двое достаточно молодых ещё профессоров. После церемонного поклона оба, заизвинявшись, сейчас же сослались на неотложные дела и шмыгнули прочь.

— Ты мне разогнал учёный совет, — сказала Тория.

Эгерт усмехнулся широко и плотоядно — будто сама мысль о бегстве учёных мужей доставила ему удовольствие. Гордо окинув взглядом опустевшую комнату, он плотно прикрыл за беглецами входную дверь.

— Что-то случилось? — неуверенно предположила Тория.

Эгерт двинулся через весь кабинет — так крадётся барс, узревший в зарослях пятнистую спинку лани. Тория на всякий случай отступила под защиту письменного стола:

— Полковник, здесь храм науки!

Эгерт походя перемахнул через маленькую тележку на колёсиках. Раскрытая книга на верхней полке испуганно всплеснула страницами.

— Полковник, брысь!

Солль ловко обогнул громаду письменного стола и очутился там, где Тория стояла за мгновение до того — но где её уже не было, потому что, быстрая как ручеёк в свои почти сорок лет, госпожа профессорша укрылась за высоким креслом:

— Караул! Незаконное нападение на мирных поселян!

Эгерт аккуратно уложил второе кресло на бок — чтобы противнику негде было спрятаться. Тория возмущённо завопила; некоторое время прошло в безжалостном преследовании улепётывающей жертвы — но полковник Солль так последовательно выкуривал беглянку из-за шкафов и портьер, что в конце концов изловил её.

Строгая причёска Тории несколько пострадала.

— Это не по правилам… — отбивалась профессорша. — Сейчас же отпусти несчастную женщину.

— Я сделаю её счастливой.

— Прямо здесь?!

— Где застигну.

— Полковник, что ты де… Сумасшедший Солль, сумасшедший, отпусти, иначе лекции…

— Лекции? — удивился Эгерт.

— Сорвутся… — блаженно выдохнула Тория в его смеющиеся глаза.

— Сорвутся лекции! — прошептал Эгерт в благоговейном ужасе. — Сорвутся!

Тогда она закрыла глаза, чтобы не видеть его лица, чтобы только чувствовать губами его губы, скулы и глаза. Её ноздри раздувались от запаха Эгерта — запаха дома, свободы и спокойствия, дочери и сына; и Луар, и Алана унаследовали частичку запаха его кожи, это был лучший из известных ей ароматов.

— Давай сорвём лекции, — прошептал его голос в её темноте.

— Имей совесть! — простонала она, наступая остроносой туфелькой на его мягкий ботфорт. — Это… нельзя, кабинет же!

Его руки чуть разжались, и ей пришлось сделать над собой усилие. Ещё одно усилие за без малого двадцать лет супружества; почти двадцать лет Тория сражалась сама с собой — поразительно, как хрупка маска добропорядочной профессорши, если от одного прикосновения этого человека, её полковника, её Эгерта, её мужа, вся выдержка и вся учёность уходит, как вода, обнажая на дне её натуры неистовую, ненасытную, страстную жёлтую кошку…

Она задержала дыхание. Нельзя. Кабинет её отца. Никогда.

В ту же секунду к запаху Эгерта примешался другой — запах свежевыпеченной сдобы. Удивлённая, она открыла глаза — и оказалась лицом к лицу с румяной круглой булкой. Мордочка булки испещрена была веснушками маковых зёрен.

— Утоли плотскую потребность, — серьёзно попросил Эгерт. — Твоя плоть голодна, потому что почти не завтракала. Я пришёл, потому что знал — жену надо кормить вкусно и вовремя, только тогда она…

Тория разломила булку пополам и половинкой её заткнула Эгерту рот. В какой-то момент она чуть не вспомнила, как много лет назад она протянула Соллю, своему заклятому врагу, такую же булку — потому что он был голоден и несчастен; она готова была вспомнить об этом — но не вспомнила. В её жизни были вещи, которые она забыла навсегда.

Эгерт расправился с булкой в считанные секунды. Тщательно вытер с губ белые крошки и чёрные зёрнышки мака; улыбнулся:

— Пусть будут лекции. Сегодня. Пусть твои студенты бледнеют от зависти к твоему мужу… Я ухожу, Тор.

Уже в дверях он обернулся:

— Наш осенний пикник… ты помнишь?

Она кивнула.

— Луар хочет пригласить комедиантов. Пусть?

Она снова кивнула — слова Эгерта скользнули мимо её сознания. Она смотрела, как он шагает через порог, как светлые волосы на затылке касаются ворота куртки, как закрывается за его спиной тяжёлая дверь.

Какие там, светлое небо, лекции.

Флобастер задумал авантюру — испросить у городских властей разрешения играть в городе всю зиму. Я слышала, как он шептался с Барианом, кому следует дать взятку и какую; по денежным делам Флобастер иногда советовался с Барианом, и только с ним.

Я тихо обрадовалась — кому охота скитаться по зимним дорогам в компании простуженных волков, изображать фей на голодный желудок и обмахиваться веером, в то время как нос синеет от холода; нет, на зиму любая труппа ищет пристанище — и что, если нашим пристанищем окажется не сеновал в глухой деревне, а какой-нибудь чистый дворик в стенах большого города!

Флобастер, однако, хмурился и морщил лоб, из чего я заключила, что дело это не простое и взятку придётся давать немалую. С утра Флобастер надел своё лучшее платье (из «Игры о чародее»), Бариан нацепил шпагу и оба удалились в неизвестном направлении, оставив нас в растерянности и робкой надежде.

Парламентёры вернулись к обеду, и от одного взгляда на их хмурые лица всякая надежда приказала долго жить. Раздражённый Флобастер бранился, а Бариан, наоборот, молчал; только после наших долгих и униженных просьб он выдавил из себя, что южане нас обошли — похоже, им покровительствует влиятельная особа, и потому бургомистр позволил им поставить палатку на рынке и давать представления до самой весны. Флобастера с Барианом и слушать не стали — зачем городу целых две бродячие труппы?