Марго Ланаган - Лакомые кусочки

— И правильно, — сказала мать Йенса Грудастой. — Дайте девочке погоревать.

Они одели покойного в чистое, расчесали вымытые травяным настоем волосы. Па уже долгие годы не получал столько заботы и внимания сразу, подумала Лига. Как странно, что для этого ему пришлось умереть.

Лига с облегчением вздохнула, когда женщины зажгли на ночь лампадки и ушли, напоследок сочувственно обняв ее у порога. Они — уважаемые матроны из настоящих семей, они знают правила приличия. Ах, если бы Лига имела представление, что значит быть хорошей дочерью! Она вела бы себя как подобает и не была бы такой бестолковой и завистливой.

Когда помощницы скрылись из виду, Лига вернулась в хижину. Отец лежал на столе в отблесках свечей. Благодаря усилиям женщин он обрел достойный вид. Он больше не причинит ей боль, уже никогда. Лига может махать руками, плясать, кружиться по дому, вольна осыпать Па цветами или грязью, сбросить на пол или выволочь на улицу и разрубить на части его же собственным топором. Она может выбросить эти куски, как выбрасывают мочевой пузырь освежеванной свиньи, и отец уже не закричит на нее и не ударит. Он больше не доставит ей тех ужасных ночных страданий, когда Лига не могла разобрать, что воспринимать как утешение, а что — как наказание; когда уже не понимала, что для нее — кошмарная пытка и что — наслаждение, да, потому что кроме отца никто не обнимал ее, не прикасался к ней, и порой, вопреки всему, ее несчастная кожа отзывалась на его прикосновения, хотя мышцы и кости упрямо сопротивлялись, возводя преграды. Он умолял, требовал и в отчаянии грозил Лиге побоями, если она не раздвинет ноги.

Она стояла у его изголовья, полная смятения, глядела на изуродованный череп и ждала, когда бормотание ушедших женщин рассеется в воздухе; когда она окончательно поверит, что отец мертв; когда к ней придет знание, как быть, что делать дальше. Па управлял целым миром, и без него она словно оказалась в лодке без весел посреди широкой бурной реки.

Конечно, Лига никогда не сделала бы тех ужасных вещей, которые рисовались ей в воображении. Решив, что больше не проведет рядом с отцом ни одной ночи, она оставила мертвое тело в одиночестве и вышла под холодный дождь, ослабевший с утра и превратившийся в мелкую тихую морось. Лига знала в лесу одно дерево — огромный старый дуб с изогнутыми ветвями и дуплом, которое вполне могло сойти за небольшой дом. Это гнездышко было словно специально создано для такой худенькой пятнадцатилетней девушки. Она уже не раз ночевала в дупле. Не важно, что назавтра отец разражался грязной бранью, зато накануне вечером он к ней не приставал, — цена была справедливой.

В эту ночь она спала спокойно, изредка просыпаясь с мыслью о том, что вселенная изменилась для нее к лучшему, и не всегда припоминая, каким именно образом.

Рано утром вернулась мать Йенса, следом за ней пришли двое парней с лопатами. По дороге они смеялись и балагурили, однако, войдя в дом, умолкли из уважения к покойному. Лига поздоровалась с ними и одобрила место, в котором они предложили выкопать могилу: позади дома сразу за деревьями, в стороне от навозной кучи.

Позже, управившись с хозяйством, подошли Йенс с отцом, Райза и Грудастая. Пока мужчины хоронили Па, женщины молча стояли у могилы, а потом вернулись в хижину и стали есть поминальное угощение, которое Райза и Грудастая принесли с собой. Все оживленно разговаривали, от Лиги ничего не требовалось. Она съела кусочек мягкого пирога, пригубила яблочную водку, разведенную водой. Стоит ли ей попытаться выжать из себя хоть слезинку? Когда умерла Ма, Лига ревела в три ручья, кричала и бросалась на стены. Теперь же ее сердце окаменело, как будто она была связана с отцом не больше, чем с бутылкой на столе или с жующим отцом Йенса, который вел с Себом разговоры про скот и погоду.

— Если тебе что-нибудь понадобится, приходи к нам, — на прощание сказала Лиге мать Йенса.

Райза и Грудастая энергично закивали, при этом Райза добавила:

— Обращайся за любым советом. Если у меня в огороде что останется, занесу тебе.

Не задерживаясь далее, все ушли, и по быстроте, с которой они удалились, Лига поняла, что женщины обсуждали ее еще вчера. Порядочная девушка не должна жить одна, но выхода у нее нет. У Йенса дома и без нее тесно, да еще сам Йенс там живет, так что делить с ним крышу совсем неприлично. Две другие хозяйки, наверное, тоже имеют свои причины, чтобы не предлагать ей кров. Лига отнюдь не горит желанием перебраться к кому-то из них, однако чувствовать себя отверженной неприятно и стыдно. Хотя чему тут удивляться? Па нажил себе врагов по всей округе, вот никто и не желает знаться с его дочкой, тем более что та слова не промолвит, только ходит, словно тень, с опущенными глазами.

Какой с нее прок? Видали ту ужасную рубашку? И стряпает, конечно, так же отвратительно. На кой мне сдалось учить всему эту дуреху? Притом она совершеннейшая дикарка. Примерно так говорят о ней, думала Лига, запершись в хижине и окидывая взглядом пустоту стола.

Она провела осень, ни разу не испытав нужды наведаться в город. Отец научил ее — затрещинами и поучениями — добывать ему пищу, и теперь, оставшись одна, Лига могла позаботиться о себе, причем очень даже неплохо. Она старательно запасла на зиму дров, у нее был огородик и коза, лес, ручей и сколько угодно времени, наставительный голос Па в ушах и его молчание в те минуты, когда Лига уверенно справлялась с делом. Каждое утро она просыпалась на своей выдвижной кровати, садилась, удовлетворенно смотрела на большую родительскую кровать, застланную без единой морщинки, и радовалась, что отца на ней нет.

— Ну и что тут у нас такое?

Лига, мастерившая силок, выпрямилась, внезапно смутившись. Перед ней стоял один из парней, которые помогали перенести домой тело Па. Он заметно вырос за прошедшие несколько месяцев и выглядел почти взрослым мужчиной. На лице резче обозначились скулы и начала пробиваться первая светлая щетина. Он уже успел натоптать и разворошил башмаками тонкий слой разноцветных осенних листьев, которыми поигрывал ветерок и на которые солнце время от времени задумчиво роняло желтые пятна зайчиков.

— Это городские земли, — заявил он.

Тяжелая мягкая бечевка виновато повисла в руках Лиги.

— У меня и моего отца есть разрешение рубить дрова в этих местах, — продолжил юноша. — А у тебя есть разрешение на охоту?

Лига опустила взгляд на только что расставленный силок: возможно, кролик его и не заметит, а вот человеческий глаз не обманешь.

— Это силки моего отца, и я ставлю их там же, где ставил он. — После его звучного голоса слова Лиги показались еле слышными и невесомыми.