Александр Зорич - Сборник "Круг Земель"

Однако оказалось, что Элиен принес в жертву зрелищности свою победу. Потому что поднять свое забрало должен был Шет окс Лагин собственноручно – тогда ему сразу засчитали бы поражение.

Элиену все равно требовалось теперь выбить из варанца мольбу о пощаде. Но Шет не предоставил ему такой возможности.

Глотнувший свежего воздуха, Шет подсек ему ноги, опрокинул на землю и, взяв его голову в захват “корень сосны обживает скалистое побережье”, прошипел:

– Сдавайся, северянин…

Элиен несколько раз предпринял отчаянные попытки освободиться, но они привели лишь к тому, что Шет сильным ударом ноги выбил у него меч и усилил хватку. Но сдаваться необузданный сын Тремгора все равно не собирался.

– Меня можно убить, но нельзя одолеть, – прохрипел он в ответ, охваченный самоубийственным упрямством. Уж очень хороши были слова Эррихпы Древнего!

– Сдавайся, иначе умрешь.

В глазах Элиена уже расплывались малиновые круги, в ушах гудели галерные колокола, но он продолжал упорствовать:

– Сдавайся ты, варанец.

Тогда Шет окс Лагин рассмеялся и отпустил Элиена.

– Сдаюсь, – сказал он, выходя за пределы круга. Недоумевающие зрители притихли. Сын Тремгора был признан победителем состязаний и увенчан вересковым венком. По правилам ему принадлежала честь самому выбрать себе Брата по Слову. За остальных должен был решать жребий.

Элиен, не колеблясь, указал на Шета окс Лагина.

566 г., лето, Лон-Меар

Солнце только что рассеяло мглу над болотами, когда Урайн и его отец подошли вплотную к Сумеречному Лесу. Сумеречный Лес начинался там, где Орис и Киад близко подходят друг к другу и образуют Малое Междуречье, на языке герверитов – Лон-Меар.

Место это у герверитов считалось проклятым, и оно действительно было проклятым. Немногие отваживались войти в колеблющийся туман Лон-Меара, и никому не случалось оттуда выйти. Только беспросветная нужда и обволакивающая мозг багрово-золотистым туманом алчность толкнули Парса в зыбкую пасть Лон-Меара.

Еще в молодости он слышал от одного болтливого северянина страшные и манящие россказни о Малом Междуречье, которые тот якобы, в свою очередь, вычитал в каменных недрах Башни Оно. В Лон-Меаре, дескать, возвышался в незапамятные времена Град Того, Кого Хуммер Лишил Значений, а потом, как обычно, все небывалое могущество пало в прах и от него ничего не осталось.

Парс не верил ни в древние письмена в Башне, ни в существование самой Башни, ни уж тем более в Того, Кого И Так Далее, он вообще не верил ни во что, кроме денег, и именно поэтому все-таки решился сейчас, уже на склоне своих лет, идти в Лон-Меар. Что бы там ни был за Град, а золотишко-то в руинах, может, и разыщется.

Сумеречный Лес почти не отличался от обычного. Деревья. Трава. Но кругом стояла полная тишина, какой никогда не бывает в летнем лесу. Не считая этого, все было даже лучше, чем в предыдущие три дня, потому что болота кончились, и Парс с сыном ступили на твердую землю.

Они пошли вперед. Парс все время держался за рукоять длинного грютского кинжала, которому когда-то давно возвратил прежний блеск долгой и кропотливой возней с соком бузины, молоками налима и мелким просеянным песком. Урайн волок на себе всю путевую поклажу, недобро косился на отца, но почему-то совершенно не боялся. Тогда в нем впервые зародилось чувство, что он находится там, где должен, и делает то, во имя чего рожден.

В первый день им не повстречалось ничего интересного. Они шли и шли, а кругом был все тот же умиротворенный тишиной лес, под ногами была все та же трава, солнце неспешно совершало свой путь над их головами. С востока на запад.

Ночь прошла спокойно.

На второй день им тоже не открылось ничего интересного. Ничего, если не считать скелета, очень старого скелета. Одежда на костях давно истлела, и только насквозь проржавленный полуторный меч в сгнивших ножнах выдавал в незнакомце человека из просвещенного народа, а не дикого лесного крикуна.

При нем не было ничего способного удовлетворить алчность герверита. Сплюнув на лысый ощеренный череп, Парс бросил: “Идем”.

Все было по-прежнему. Они шли с севера на юг, солнце – с востока на запад.

Ночь прошла спокойно, точно так же, как и следующие восемь ночей.

У Парса не было с собой карты, да и не существовало в мире карт Сумеречного Леса. Но он был опытным ходоком, много говорил с варанцами, плававшими по Киаду мимо Лон-Меара, и знал, что они уже давно должны были выйти к месту слияния Ориса с Киадом.

Давно – это три дневных перехода назад. Вода в их флягах закончилась, они собирали росу с листьев. Запасы пищи подходили к концу, а поживиться в этом безжизненном лесу было решительно нечем. Здесь не было ни зверей, ни птиц, ни съедобных грибов, ни ягод – ничего.

На десятый день они набрели на очень старый скелет, одежда на котором давно истлела, и только заржавленный контур полуторного меча в сгнивших ножнах выдавал в нем человека из просвещенного народа. На его черепе отвратительным желтоватым пятном засох чужой плевок.

Стояла изумительная ясная погода, свойственная венцу лета. Парс, въздев глаза к полуденному солнцу, хрипло прорычал:

– Когда-нибудь я доберусь до тебя, желтый обманщик, ведущий кругами! И тогда я сожру тебя, как лепешку с сыром!

Урайн неодобрительно нахмурился. “Старик совсем выжил из ума”, – подумал он, косясь на рукоять грютского кинжала у пояса отца.

Пищи оставалось совсем немного. Доели последний ломоть вяленого мяса, закусили пригоршней сушеных ягод боярышника и снова пошли. На этот раз – на север, надеясь покинуть Сумеречный Лес прежде, чем голод превратит их тела в дряхлую ветошь.

Второй круг оказался значительно меньше первого. Заночевать им пришлось неподалеку от все того же истлевшего кладоискателя, пролежавшего в этом пустом лесу по меньшей мере пять столетий.

Очень хотелось пить, но воды не было ни капли. Царила невероятная сушь, и они удовлетворились тем, что пожевали горькие листья вязов.

Облегчения это не принесло. Они легли спать. Парс все еще не терял надежды выбраться из Лон-Меара, но его более дальновидный сын уже понимал, что Лес жаждет жертвы.

Во втором часу пополуночи, когда Парс тихонько подвывал во сне от мучивших его кошмаров, Урайн неслышной лаской подкрался к отцу, извлек из его ножен грютский кинжал и одним не лишенным изящества движением вспорол ему горло.