Алан Троуп - ЛЮДИ КРОВИ

Я думаю, о сильном ветре, который дул вчера ночью. Казалось, у него была собственная воля. Если бы я только мог вспомнить, откуда он дул! Это привело бы меня к ней.

Я поднимаюсь по винтовой лестнице на третий этаж и бросаю вещи Марии в камин. Еще раз пытаюсь припомнить, с какой стороны дул ветер вечером, но не могу. Все мое внимание тогда было сосредоточено на Марии. Я просто не заметил, куда гнулись ветви деревьев и куда катили волны. Мне хорошо известно, что ближе к лету почти ежедневно и еженощно дует юго-восточный ветер. Зимой, разумеется, дует северный и приносит нам холодный воздух. Но в марте дуть может откуда угодно!

Подбрасываю поленьев в огонь, слушаю, как они трещат, когда их охватывает пламя. Одежда Марии темнеет, съеживается и постепенно превращается в золу. Налетает ветерок, и я с надеждой принюхиваюсь. Ничего. Он шевелит пламя в камине, гуляет по комнате, оставляя за собой легкий запах дыма и дребезжа стеклами в окнах.

Я продолжаю заниматься своими делами. Поднимаюсь по винтовой лестнице на самый верх, беру в руки конец толстого каната, намотанного на большой железный крюк, вбитый в стену. Собираю петли каната, лежащие на полу.

Юго-восточный ветер! Да, теперь я уверен. Я вспомнил, как он обдувал наши тела, ворвавшись в окно, и пенистые гребни волн в бухте откатывались на север. Значит, она живет где-то на Карибах или в Латинской Америке. Пытаюсь представить себе ее экзотический облик. Я чувствую себя подростком перед первым свиданием. Впервые неизвестно за сколько лет разматываю веревку, сжимаю ее в правой руке, а в левой держу свободный конец, перепрыгиваю через перила и лечу в шахту лестницы. Надо мною – древнее хитросплетение разных шкивов и блоков, которые визжат и стонут, когда сквозь них протягиваются канаты. Все приходит в движение под действием тяжести моего тела. Мое падение замедляется благодаря противовесу – деревянной платформе, которая поднимается навстречу мне снизу.

Поравнявшись со мною на третьем этаже, она чувствительно бьет меня по ногам. Судя по скорости падения, я вешу по крайней мере на пятьдесят фунтов больше платформы. В юности было совсем другое соотношение. Тогда вообще было не очень понятно, кто тяжелее. Мать ненавидела это сооружение и уговаривала отца запрещать мне такие игры. Он запрещал, но, судя по азартному блеску в его глазах, и сам был бы не прочь попробовать.

Столкновение с платформой заставляет меня тихонько охнуть. Чуть позже я смеюсь, видя, как она качается на три этажа выше меня. Потом слежу, как платформа медленно опускается и в конце концов плюхается прямо передо мной на первом этаже. Здесь тихо и сумрачно. Добираясь до первого этажа, свет постепенно блекнет. Все помещение, за исключением середины, скрыто в тени. Я заставляю себя шагнуть в темноту и нашариваю на грубой каменной стене выключатель. Его щелчок эхом отдается в тишине. Когда лампочки без абажуров рассеивают тень, я чувствую легкое головокружение, Глупо и стыдно стоять здесь голым и босым, да к тому же запятнанным кровью Марии. Этот этаж – чрево нашего дома. Мне слишком хорошо известны тайны, которые он хранит. Дон Генри устроил здесь три комнаты и восемь тюремных камер. Давным-давно я превратил одну из комнат в большой холодильник для хранения мяса Другая служит кладовой для сухих продуктов и предметов обихода. А в третьей у нас белье и сено для отца.

Камеры – другое дело. В прежние времена дон Генри заточал туда своих врагов или людей, которых потом намеревался съесть. Я предпочитаю держать двери в камеры открытыми. Закрытые, они слишком живо напоминали бы о том ужасе, который переживали здесь узники. В одной из камер я теперь устроил себе прачечную, в другой держу инструменты. Пять остальных до сих пор остаются камерами. Мы используем их в тех случаях, когда хотим подержать пленников какое-то время живыми. Я брезгливо морщу нос, вспомнив о пьяницах и нищих, которых я иногда, когда не подворачивалось никого другого, приносил домой.

– Этих-то никто никогда не хватится, – говорил отец.

Но сам-то он никогда не давал себе труда заняться ими: отмыть, отчистить, покормить, в общем, довести до кондиции, когда алкоголь и наркотики настолько выветрятся из их тел, что их можно будет употреблять в пищу. Скажу прямо, моя система лечения от алкоголизма и наркомании очень эффективна Я усмехаюсь при мысли об этом. Сто процентов моих пациентов полностью отказываются от своих пагубных пристрастий и просто не успевают к ним вернуться.

Вхожу в последнюю, шестую камеру. На первый взгляд она такая же, как другие, но на самом деле, здесь – потайной ход в подвалы под домом. Я перехожу в третью камеру, набираю вилами четыре мешка сена и прихватываю простыни и наволочки для своей кровати. И еще беру большой мешок.

Та женщина, запах которой сводил меня с ума в прошлую ночь, снова приходит мне на ум. Я представляю себе черноволосую латиноамериканку или шоколадную островитянку – но непременно с пронзительными зелеными глазами. «Интересно, какая она будет», – размышляю я, выкатывая тележку с вещами на платформу. Потом, отойдя в сторону, привожу в действие лебедку, которая поднимает мое имущество на второй этаж.

Отец пребывает все в той же позе. Кости Марии на сене вокруг него напоминают мне о минувшей ночи, и я чувствую укол сожаления. Стараясь не думать о ней, я собираю кости в мешок. Потом закатываю тележку в комнату, сгружаю сено в углу, расправляю его вилами, чуть взбиваю. Снова поворачиваюсь к дряхлому существу, мирно спящему на своей подстилке.

– Отец, – беззвучно зову я, – я приготовил тебе свежую постель. Встань-ка на минутку. Я должен убрать старую.

У отца не дрогнет ни один мускул. Он храпит и ничего не отвечает. Я вовсе не намерен переносить его на руках, поэтому я трясу его, пока старику не удается приоткрыть глаза и выдавить из себя хоть одну фразу:

– Питер, зачем ты меня мучаешь?

Но все же он позволяет мне помочь ему подняться и отвести себя на чистую постель, после чего вновь возвращается к своим сновидениям. Даже не стараясь сохранять тишину, я сгребаю старое сено, кое-где слипшееся от крови, в мешок, и гружу его на тележку. Потом выкатываю ее из комнаты и ставлю на платформу. Улыбаюсь про себя: целый цыганский табор мог бы отпраздновать свадьбу в комнате отца, не потревожив его сон. Платформа едет на третий этаж. Там я охапками кидаю сено на тлеющие угли. Огонь вспыхивает и пожирает сено мгновенно, я едва успеваю подбрасывать. Недолгое тепло приятно моей коже. Кажется, похолодало.

Я смотрю в окно на темнеющее небо и хмурюсь. Облака плывут на юг, гонимые злобным северным ветром. Гнутся деревья. Их листья рвутся на юг, туда, где, должно быть, живет моя суженая. Северный ветер не принесет мне ничего. Я жду южного. Разочарованно отхожу от окна, беру вилы и мешок, отправляю платформу с тележкой на нижний этаж. Как странно! Судьба моей еще не обретенной любви зависит от такой простой вещи, как ветер.