Джон Толкин - Дружество Кольца

— Ага, — подтвердил Старбень. — Началось-то все с того, что господин Дрого женился на бедняжке Примуле Брендибак. Приходилась она господину Бильбо двоюродной сестрой с материнской стороны — матушка ейная была младшая дочка Старого Тука; господин же Дрого господину Бильбо родней подале будет, троюродный значит. Коли посчитать, так и получится, что молодой господин Фродо и двоюродный и троюродный заодно, племянничек-то, как ни крути. В общем, господин Дрого заглянул однажды в Бренди-Холл погостить у тестя, старого господина Горбадока. Знаете небось, что господин Горбадок угощал на славу: а Дрого-то завсегда откушать не прочь был. Ну вот, откушал он, а угостимшись, решил на лодке по Брендивину покататься. И добро бы один, а то с женой! Оба и потопли, а молодой господин Фродо, бедняжка, сиротой остался. Такие дела.

— Слыхал я, пошли они покататься поужинавши, при лунном, как говорится, свете, — вставил старый Нокс. — Он брюхо-то набил за столом, Дрого то есть, тяжелый был, вот лодка и перевернулась.

— А я слыхал, что она спихнула его в воду, а он ее за собой утянул, — сказал Охряк, хоббитонский мельник.

— Ты слушай-то слушай, Охряк, да верь не всему, — осадил Старбень, который мельника недолюбливал. — Спихнула, утянул… Мелешь почем зря. Порядочному хоббиту в лодку и сесть-то боязно, не то что плавать: вот тебе и вся причина. Стало быть, осиротел наш господин Фродо, податься ему было некуда, вот и подрастал он помаленьку в Баковинах, среди малахольных этих Брендибаков. А Бренди-Холл, сказывают, — сущий крольчатник. У Горбадока-то старого не меньше сотни-другой родичей в доме поживало. По мне, так господин Бильбо добрейшее дело совершил, что паренька у себя приютил.

Ну как Фродо переселился в наши края, тут уж Хапни-Беббинсы совсем скукожились. Они-то издавна на Бебень заглядывались, еще когда господин Бильбо пропал и все решили, что он сгинул без возврата. А он возьми и возвернись! Вытурил их и живет себе поживает в добром здравии, как оно и положено. А теперь у него и наследник есть, все чин чином, бумаги покажут, ежели кто сомневается. В общем, какой уж Хапни-Беббинсам Бебень, их и на порог-то не пустят. Как говорится, ухо пронято, да руки не мыты.

— Говорят, в Бугре вашем изрядно деньжат припрятано, — сказал чужак, заглянувший в Хоббитон по делам, проездом из Грабарни. — Мол, поверху земля да травка, а под ними ходов нарыто и в каждом сундуки, а в сундуках золото, серебро да драгоценности всякие.

— Говорить-то все мастаки, — отмахнулся Старбень, — и не такого еще наплетут. Драгоценности! Господин Бильбо достатком не обижен, врать не буду, деньги у него не переводятся, да только в Бугре никаких ходов отродясь не рыли и сундуков не прятали. Помню, как возвернулся господин Бильбо домой. Было то лет шестьдесят назад; я тогда при старом Дубне состоял, двоюродном брате папаши моего покойного, ну он меня и привел в Бебень, чтобы я, значится, гонял там разных особо шустрых — нору-то продавать собирались, а эти по саду шастали, цветы топтали. Ну вот, продают, значит, нору, а тут бац — и господин Бильбо нагрянул, в самый разгар: шагает спокойненько и пони в поводу ведет, а на пони пара мешков толстенных да пара сундуков навьючена. Оно, конечно, поди, в мешках-сундуках добра всякого иноземного немало было понапихано, болтают же, что есть, дескать, земля, где кругом золотые горы. Может, туда его и занесло — чего не знаю, того не знаю, но одно скажу точно: все, что он привез, и так поместилось, копать не копали, прятать не прятали. Хотя надо бы у сынишки моего, у Сэма, спросить — он-то в Бебне днюет и ночует. Все бы ему о былом слушать, а господин Бильбо байками своими совсем парнишке голову задурил. Грамоте научил — без умысла худого, задарма: мне бы и радоваться за сынка, да чегой-то не выходит. «Эльфы и драконы… — это я ему, значит, втолковываю. — Наша с тобой забота — капуста да картошка. Не встревай, малец, в чужие дела, не твоего они ума, а то, неровен час, и вовсе ума лишишься». Эдак я его вразумляю… да и других вразумить могу, коли кому приспичило, — добавил Старбень, покосившись на чужака с мельником.

Но слушатели, похоже, остались при своем мнении. Когда сызмальства только и слышишь, что о баснословном богатстве Бильбо, не так-то просто в нем разувериться.

— Привез немного, зато добавил порядком, — возразил мельник под одобрительные кивки. — Даром, что ли, его дома вечно не бывает? Все шляется, не угомонится никак. И чужаки к нему так и шастают — гномы там, чародей этот бродячий, Гэндальф который, и прочие… И ведь все по ночам — нет чтоб днем зайти, как порядочные! Что ни говори, Старбень, а Бебень — местечко подозрительное, и народ там пройдошистый.

— Я-то скажу, а вот ты, Охряк, помалкивай, — посоветовал Старбень, невзлюбивший мельника пуще прежнего, — знаешь ведь не больше, чем о лодках, а все туда же! Все бы у нас такие пройдошистые были! А то есть у меня знакомец, ты его тоже знаешь, так и кружки пива не поставит, хоть всю нору изнутри ему вызолоти. Нет, Бебень место справное и деется там все путем, как положено. Сэм мой говорит, что на угощенье позовут всех до единого, подарки будут дарить каждому свой и созовут нас не когда-нибудь, а в этом самом месяце.

Сентябрь в том году выдался на удивление погожий и теплый. К прочим домыслам насчет праздника добавился слух, пущенный не иначе как всезнающим Сэмом, что будет фейерверк — да не простой, а такой, какого в Хоббитании не видывали почитай сотню лет, с того памятного дня, когда скончался Старый Тук.

Время шло: день Угощения неотвратимо приближался. И однажды вечером в Хоббитон вкатила странного вида повозка, груженая диковинными ящиками; и изумленные хоббиты высыпали из своих нор и, разинув рты, глазели, как взбирается она на Бугор и подъезжает к воротам. На облучке сидели чужаки, распевавшие нездешние песни: то были гномы, длиннобородые, в плащах с надвинутыми на брови капюшонами. Разгрузив повозку, гномы отправились восвояси — правда, не все, кое-кто и погостить остался. А под конец второй недели сентября со стороны Заручья и Брендивинского моста появилась, уже не в сумерках, а посреди белого дня, другая повозка, груженная самыми разными ракетами и шутихами. Правил ею старик в длинном сером плаще, в серебристом шарфе; из-под островерхой синей шляпы виднелись кустистые брови и длинная седая борода. Стоило повозке въехать в Хоббитон, как хоббитята бросили свои игры и припустили за ней. Перед норой Бильбо повозка остановилась: старик спрыгнул наземь и принялся разгружать поклажу. На каждой ракете красовалась большая красная буква «Г» , а рядом была начертана эльфийская руна .