Карина Демина - Леди и война. Пепел моего сердца

Он не стал уходить в стену, но просто рассыпался, причем песка на ковре не осталось.

Иллюзия?

Голограмма?

Что это вообще было? Визуальный модуль.

— Ваша Светлость, надеюсь, понимают, что эта система не вмешивается в дела людей? — вежливо поинтересовался Кормак, прежде чем удалиться.

Намек на то, что к рекомендациям Совет в его лице не прислушается?

И что за оставшиеся шесть дней сделает все возможное, чтобы добраться до меня. Кормак не умеет проигрывать. А еще ему известен крайний срок.

— Это вам, — сказал он, протягивая Сержанту сложенный вчетверо лист. — Возможно, вы убедите леди проявить благоразумие. Или проявите сами.

Я не стала спрашивать, что было в письме.

Глава 4. Тревожные дни: продолжение

Менделеев долго доказывал своей жене, что на первом месте должен стоять водород, а не жена и дети.

Туман. Рыхлый, творожистый.

Непроглядный.

Он проглатывает звуки: всплеск весла, скрип древесины, увязшей в мокром песке. Вздох человека.

И Тиссе страшно разжать руку, потому что она вот-вот потеряется в этом тумане. Желтый корабельный фонарь давно потерялся, и теперь Тисса, пожалуй, не могла бы сказать, в какой стороне осталось судно. И как гребцы найдут обратный путь?

Урфин уверял, что найдут.

И что ночь самая подходящая для высадки. Небось, в такую ночь стража и близко к берегу не сунется. Люди Аль-Хайрама беспрепятственно заберут груз, а Урфин — лошадей.

Всего-то надо — преодолеть полмили чистой воды. И еще две до дороги.

Воду преодолели, но люди почему-то не спешили покидать лодку. Напротив, словно ждали кого-то или чего-то, напряженно, готовые не то бежать, не то напасть. И Урфин, высвободив руку, накрыл ею палаш. Но вот раздался протяжный свист и птичий плач, на который ответили лисьим тявканьем.

— Идем, — Урфин спрыгнул в воду и, закинув сумку с немногочисленными вещами, подхватил Тиссу на руки.

До сухой земли три шага.

— Держись меня. Не разговаривай. Если вдруг что-то пойдет не так, падай на землю.

Что пойдет не так?

Вопроса Тисса не поняла — она не знала этого языка, но сам тон был враждебным. И Урфин ответил на том же наречии ничуть не более дружелюбно.

Еще фраза.

Ответ.

Почти ссора, и туман отползает за плечи огромного человека, почти столь же огромного, как лорд-протектор, но куда более страшный. Наверное, так выглядят великаны из нянюшкиных сказок. Голова-валун, лысая, бугристая, покрытая шрамами и насечками, утоплена в плечи, на каждом из которых по сундуку. Он бос и одет лишь в полотняные штаны, а медвежья шкура, заменяющая плащ, вряд ли способна защитить от ветра.

— Не бойся, — шепотом сказал Урфин.

Существо — Тисса всерьез усомнилась в принадлежности его к человеческому роду — замерло в трех шагах. От него смердело потом, жиром и козлиной шерстью.

Оно раскачивалось и ворчало.

— Спокойно, Агхай. Свои.

Разве оно понимает?

Понимает.

— Груз — туда. Туда, — Урфин указал в сторону лодки.

Существо кивнуло, развернулось и неторопливой, какой-то утиной походкой двинулось в туман.

— Идем. Лошади ждут.

Две. Пегий мерин с впалой грудью и вполне крепкая, округлая кобылка.

— Получше не нашлось? — Урфин осмотрел лошадей придирчиво, хотя было ясно, что с его кирийским жеребцом они ни в какое сравнение не идут.

— Ты сам хотел неприметных, — ответил туман. — В городе поменяешь.

— До города еще доехать надо…

Урфин подсадил Тиссу и, убедившись, что падать она не собирается — в мужском седле сидеть было не в пример удобней, чем в женском — выпустил-таки. Только предупредил:

— Держись рядом. Тут лиг пять до села. Переночуем.

Пять лиг — немного, но Тисса давно не ездила верхом.

Кобылка шла тряской рысью, и подковы звонко цокали по камням. Туман почему-то не спешил проглотить и этот звук, словно им вычерчивая на земле след, по которому двинется погоня.

Например, тот ужасный великан…

Погони не случилось.

Урфин выбрался на дорогу и пришпорил жеребца, который, впрочем, шпоры проигнорировал. Он был слегка сонный и неторопливый, что Урфина злило.

А вот Тиссе было хорошо.

Туман рассеивался, и седоватое еще небо рассыпало звезды. Острый край луны зацепился за вершину ели, и дерево покачивалось, скрипело, словно желая избавиться от нежданного украшения. Лес подбирался к самой дороге, порой приподымая корнями камни или выпуская одичавшую молодую поросль на самый тракт.

Где-то далеко ухала сова.

И Тисса сама не заметила, как путь окончился.

Деревня вытянулась вдоль тракта, но не удержалась на границе, расползлась в стороны: теснили друг друга дома, городились заборами, выставляя на штакетинах глиняную битую посуду, собачьи черепа и белые тряпки-обережцы. Отец говорил, что люди в деревнях суеверны.

Гостиный дом узнали издали — непомерно длинный, с плоской крышей, на которую намело сугробы, он дымил в три трубы. У коновязи вертелись собаки, на лай которых выглянул вихрастый мальчонка. Первым делом он вытянул руку и так стоял, пока не получил положенный медяк. Монета исчезла в рукаве, и мальчишка принял лошадей, буркнув:

— Овсу немашки. Токмо сено.

— Пусть остынут сначала.

Мальчишка кивнул и уставился на Тиссу. Что не так?

— Идем, — Урфин потянул ее в дом.

Пахнуло теплом, сыростью, сытным мясным духом, от которого в животе раздалось неприличное урчание. Но в гомоне, что царил внутри гостиного дома, оно сталось незамеченным.

— Держись рядом.

Тисса помнит. И держится, но удерживается от того, чтобы за руку схватить. Хорош оруженосец будет, который с рыцарем за ручку ходит.

Но до чего странное место!

Зал прямоугольной формы. На полу — толстый слой соломы, и еще ореховой скорлупы, которая хрустит под ногами. Вдоль стен — столы. За столами люди… такие разные.

В дальнем углу на стражников похожи. При оружии и мрачные. Есть почти не едят.

Ученый человек в квадратной гильдийной шапочке и рядом с ним трое мальчишек разного возраста, небось, ученики…

А вот те, в цветных байковых халатах, наверняка купцы. Едут в Город торговать… или из Города? Наверняка. И торговали удачно, если кутят: на столе перед купцами жареный гусь, миска с капустой квашеной, яблоки моченые, печеная репа, ребра свиные… много всего.

И живот снова урчит.

Рядом с купцами кружатся подавальщицы, которые одеты как… как будто и не одеты вовсе. Зачем они юбки подоткнули? Ноги же видно! И грудь тоже…