Ольга Громыко - О бедном Кощее замолвите слово

Да не пошла – побежала, юбки драные подхвативши! У меня так ведро из рук и выпало, подол обрызгало. Кликнуть, что ли, Кощея? Все равно не догонит – уже и не видать ее, немощной!

И снова меня пером по хребту – вдругорядь смерти избежала. Сказать Кощею аль нет? Посмеется еще – котеныша да побирушки испугалась… Наполнила я ведерки и понесла Прасковье Лукинишне, ничего никому не сказавши.

Вареники на славу удались – сладкие да сочные, так во рту и тают. Пока миску на стол несла, три штуки проглотила – не заметила. Кощей с воеводой как раз к столу подоспели, оба упарились, дышат тяжело, промеж собой беседуют:

– Ты, Кощей, поменьше руку-то береги, иначе она у тебя никогда в прежнюю силу не войдет.

– Да знаю я, знаю, – оправдывается Кощей, – да уж больно обидно тебе уступать!

– Раз уступишь, вдругорядь осилишь! – Поучает воевода. – Ишь, Прасковья Лукинишна раздобрилась – цельную миску вареников налепила, да с вишней! Давненько я их не пробовал, вот ужо натешусь…

Кощей на вареники тоже глядит с одобрением – зря Прасковья Лукинишна над ним трясется, небось поголодал бы денек – и потчевать не пришлось!

Пока Матрена вареники по тарелкам раскладывала, маслом-сметаной поливала, я у Кощея исподволь выведываю:

– А верно ли, что твой оберег меня от любого врага защитить сумеет?

– Верно, – будто нехотя отвечает чернокнижник, – и не только от врага – от любого, кто руку на тебя поднимет, даже шуточно…

– А что, ежели он меня не трогает, а так стоит, разговаривает?

Кощей, не будь дурак, тут же насторожился:

– А кто с тобой разговаривал?

Чего, думаю, его полошить? Прочих жен не уберег, и мне только на себя уповать надобно.

– Никто, это я так, для примеру.

Призадумался чернокнижник:

– Да, кажись, тут у меня промашка вышла… Скрытой угрозы оберег не приметит, не упредит…

– Хватит вам языки чесать, ешьте вот! – Ворчит Прасковья Лукинишна. – Вареники стынут!

Прожевал Кощей вареник, как-то пригорюнился.

– Дивные же, Прасковья Лукинишна, у тебя нынче вареники…

А старуха и рада меня похвалить:

– Это, – говорит, – Василисушка для тебя расстаралась!

Кощей еще больше погрустнел, ложку отложил:

– Да я и без того знал, что она ко мне любви великой не питает.

Я как захохочу с набитым ртом – вишня брызгами! Вот уж точно – везучий так везучий!

Воевода со стряпухой надивиться не могут: что это с хозяйкой приключилось?

– Да так, – говорю, – вспомнилось веселое…

Уже и Кощей в свои покои прошел, дверь затворил, а я все заснуть не могу: вареников сладких обкушалась, теперь на солененькое тянет – мочи нет. Грибочка бы мне моченого, капустки квашеной, огурчиков… Матрену звать зазорно – придет сонная, посмеется втихомолку над царевниной причудой, еще сплетню досужую про нас с Кощеем пустит. Затеплю-кось лучину да сама сбегаю, быстрей выйдет.

Спустилась я в погреба, отыскала закуток с соленьями. Стоят в том закутке две кадки высокие – одна под гнетом, самой не сдвинуть, вторая початая, рассолу в ней до середки, а огурцов что-то не видать – только ботва укропная поверху плавает. Пошарила я в рассоле, руку до плеча измочила, сыскала-таки один огурец, да какой! Всем огурцам царь, кабачкам дядька, на троих едоков дели смело, еще и четвертому останется. Ну да выбирать не из чего – не съем, так хоть покусаю всласть.

Поднимаюсь я неспешно по лесенке, огурец кушаю, вдруг слышу – кричат вверху, вроде на помощь зовут. Что за притча? А тут и Кощеев голос сквозь шум пробился: «Где Василиса?! Сыскать ее немедля!». Взлетела я по лестнице, ног под собой не чуя, гляжу – столпились все перед моей опочивальней, а из двери распахнутой так пламя и пышет, языки длинные кажет, да вот что-то никто его гасить не торопится, за песком не бежит, водой не плещет – глазеют только. Пригляделась и я – что за диво? Горит опочивальня, да не сгорает: пляшет пламя по столу деревянному, одеялу пуховому – даже зачернить не может! А посередь кровати сидит столбиком, принюхивается, зверюшка малая, с мою ладошку, ни дать ни взять крыса домовая. Шерсть у ней – как золото расплавленное, так жар от него волнами и расходится, холодным пламенем растекается.

– А что это вы, – спрашиваю, – тут делаете?

Прасковья Лукинишна, как меня услыхала-увидала, так руками и всплеснула, слезами залилась:

– Василисушка, а мы уж не чаяли тебя живой увидеть, думали, ты с перепугу за ворота выбежала!

И давай меня обнимать-целовать, я едва руку с огурцом в сторону отставить поспела.

Прочая челядь тоже носами хлюпает-подвывает, воевода пот с лица утирает, а Кощеев взгляд шальной мне еще по свадьбе знаком. Мне аж неловко стало: стоит перед ними девка босоногая, простоволосая, в белой ночной сорочке, в руке – огурец громадный, надкусанный, и рассолом от той девки разит немеряно.

И было бы чего бояться – крысы мелкой, огня обманного!

– На-кось, – говорю, – подержи!

Всучила Кощею огурец обгрызенный, а сама за клетку золотую, подарок свадебный – и к жар-крысе. Накрыла ее клеткой, дно задвинула. Комната сей же час пылать перестала, ровным светом озарилась.

Кощей так с огурцом и стоит, передоверить никому не решается, да вдруг как напустится на меня:

– Ты где посреди ночи шляешься, перепугала всех мало не до смерти?!

Я в долгу не осталась:

– Помрешь ты без меня, как же! Вдругорядь к батюшке посватаешься, он те новую жену подберет – всем басурманам на устрашение!

А Кощей мне в ответ:

– Правда твоя, скорей бы уж я овдовел, никак дождаться не могу! Подсобить чуток, что ли?

Я в отместку как хлопну у мужа перед носом дверью опочивальни – пущай теперь он об нее пятки отбивает! Кощей перед челядинцами позориться не стал, ушел к себе без слова единого, а там и остальные разошлись, женоубийства не дождавшись.

Утром Кощей с воеводой за столом о ночном переполохе судят-рядят:

– Я специально глянул – ставни изнутри заперты, а нор-щелей в опочивальне отродясь не бывало! – Говорит Кощей, от щуки заливной, Прасковьей Лукинишной поднесенной, привычно отмахиваясь. Интересно, думаю, что он с огурцом моим сделал? Выкинул, поди.

– Выходит, кто-то в клетке ее принес да в комнату и подпустил! – Горячится воевода, кулаки сжимая. – Вот напасть, уже и в тереме покою нет!

– Как будто он был когда-то… – Качает головой Кощей. – Пес не лаял, ворота не скрипели, а злодей в опочивальню прошел невозбранно… Не там мы ищем, Черномор…

И на бабку эдак пристально, недобро глядит. Перепугалась бедная стряпуха:

– Окстись, Костюшенька, что ты такое удумал?! Куда ж мне, в мои-то годы, за царевнами с сабелькой наголо бегать?!

Кощей лоб нахмуренный расправил, улыбнулся, на левой щеке ямочка задорная заиграла: