Татьяна Патрикова - Тонкости эльфийской генеалогии

Раздается грохот. Я осекаюсь. Мерцающий, не поворачиваясь ко мне, упирается руками в кухонный стол, склоняется над ним и тихо произносит слова, от которых мне становится жутко, а по спине пробегает неприятный холодок.

– Ты хоть понимаешь, что они тебя чуть не угробили? Да как им вообще могло прийти в голову это лечить?! – восклицает Ир, а я смотрю ему в спину и чувствую, что меня начинает трясти.

Зачем он напомнил? Я ведь за эти годы хорошо научился не вспоминать о том случае.

– И ты любишь их таких? – так и не дождавшись от меня никаких слов, спрашивает он и поворачивается лицом. – Признайся!

– Они мои родители, Ир, – получается почему-то тихо и хрипло. Все просто – меня жжет изнутри стыд. За них… За себя… Поэтому я продолжаю говорить. Пытаюсь отгородиться словами от всех этих неуместных с его стороны вопросов. – Моя семья. Понимаешь? И да, я…

– Они чуть не изуродовали тебя!

– Только благодаря им я вырос таким, какой есть.

Мы какое-то время буравим друг друга взглядами. Он первым отводит глаза. Обхватывает себя одной рукой, другая свободно свисает вдоль тела. Говорит в сторону:

– Поэтому я рассказал Карлу, как у нас относятся к детям.

– Я… Понимаю.

– Объясни мне, – он все еще не смотрит на меня. – Просто объясни, как ты можешь их не ненавидеть?

Я долго молчу. Голова кажется звенящей и пустой, поэтому появляется такое чувство, словно слова слетают с губ, минуя разум.

– Наша религия осуждает такие связи, но дело не только в ней. Мы семьдесят лет жили без церкви и Бога, так как у нас в стране был особый, социалистический строй. Коммунизм мы так и не построили, но беда этого периода в том, что правили нами тираны. В тюрьмах побывало полстраны, если не больше. Отсюда особый, зековский склад мышления. В Европе такие связи не новость, в Америке тоже, и уж тем более в Японии, где издревле в этом не было ничего зазорного. Но не у нас. Здесь, в этой стране, любовная связь между мужчинами – жесточайшее табу. Тебя запросто могут убить прямо на улице за одно только подозрение, что ты не по девочкам, а по мальчикам. К тому же, превалирует мнение, что гомосексуальные связи более порочны, так как люди, состоящие в них, куда распущеннее гетеросексуалов. На самом деле, это неправда.

– Но ты сам говорил, что с парнями только развлекаешься, а вот с девчонками иногда не прочь поиграть в любовь! – протестует он, и я его понимаю.

Действительно, говорил. Поэтому теряюсь и не знаю, что ему на это ответить. А потом он спрашивает:

– Но с тем парнем у тебя было серьезно, да? С ним одним?

– С каким? – не сразу понимаю я.

– К которому ты жить собирался уходить, когда твои тебя выгоняли, – тихо произносит он.

Вздыхаю. Понятно. Он об Артеме. Спрашивается, и кто просил Карла рассказать Иру еще и о нем? Догадываюсь, что сам Ир и просил. Он в последнее время вообще, на мой вкус, излишне навязчив. И что ему неймется-то?

– Он меня ни к чему не принуждал, не насиловал. До него у меня уже были парни, поэтому ему не составило труда серьезно увлечь меня собой. Он был старше. Прилично старше, и мнил себя хозяином жизни. Я думал, что влюблен, так как был как раз в том подростковом периоде, когда родители осточертели до чертиков и самая заветная мечта – сбежать из дома и укатить с каким-нибудь клевым чуваком за горизонт. Причем любовником этот чувак быть вовсе не обязан. На самом деле, мне бы хватило его дружбы. Но ему от меня нужно было другое. И я подумал: а почему бы нет? Потом все так закрутилось… Ему доставляло удовольствие раз за разом доводить моих родителей своими звонками и между делом попадаться на глаза. Причем он все время не забывал при этом меня облапить так, что на моем горящем от смущения лице можно было воду кипятить. То, что это всего лишь игра, я понял уже после… после больницы.

– Как ты вообще в неё угодил? Тебя что, напоили какой-то дрянью и организм не выдержал?

– Это мозг мой не выдержал, ну и нервная система с ним вместе. Тот дядька, к которому меня мать с бабкой притащили, заявил, что знает действенный способ излечения от гомосексуализма. Выпроводил их обеих из кабинета и в витиеватых выражениях наспех объяснил мне, что собирается применить гипноз и какую-то там акупунктуру – это, как он сказал, точечное воздействие слабым электрическим током на особые точки организма. Мне тогда было уже плевать, что он со мной собирается делать, лишь бы весь это цирк поскорее закончился. Он и закончился. Правда, очнулся я только через месяц. Вот и всё.

Потом мы молчали. Долго. И, возможно, продолжали бы молчать, если бы на плите не закипел чайник без крышки. Ир уже привычным ему движением отключил газ. Медленно, словно все еще не решаясь, поднял на меня глаза и вдруг сказал:

– Мне хочется кого-нибудь убить, – увидел что-то в моем ответном взгляде и поспешил успокоить. – Не волнуйся, твоим родственникам я ничего не сделаю. Только потому, что они твои. Просто это чувство в последний раз посещало меня, когда я только поступил в университет и, как и Умка, осознал, что все, что написано в рекламных проспектах про равенство рас и равные возможности на всех стадиях обучения, – это чушь. Вот тогда было туго.

– Ир, я тебе все это рассказал вовсе не за тем, чтобы ты меня тут жалел направо и налево.

– Я знаю, – просто сказал он и отвернулся, заваривая для нас обоих ароматный чай.

Кажется, Ир выбрал зеленый с мятой. Вкусный. Я часто его покупал, так как он у меня долго не задерживался.

На душе было как-то нехорошо. Ир поставил передо мной дымящуюся кружку. Сел на стул с противоположной стороны стола. Сделал крохотный глоток из своей кружки и прикрыл глаза. У меня вырвался какой-то самому мне непонятный рваный вдох. Зачем я начал в этот момент говорить, я и сам не знаю.

– Иногда мне становится страшно. В вашем мире это происходит все чаще. Я боюсь, что снова отключусь, как тогда. Просто засну и уже не сумею проснуться. И это меня пугает. Странное, все же, существо человек: даже когда уже полная клиника и ты в такой жопе, что уже не выбраться, все равно цепляешься за жизнь из последних сил, карабкаешься, зовешь на помощь, даже если знаешь, что не помогут. Некому помогать.

– Теперь есть, – тихо обронил Ир, снова поднес к губам свою кружку и вдруг сказал, пряча свои кошачьи глаза за паром, поднимающимся от горячего чая. – А еще я ему сказал, что, если бы тебе захотелось меня поцеловать, то я был бы не против.

– Ир… – чуть не обжегшись собственным чаем, который тоже решил попробовать, укоризненно выдохнул я.

– Это так, к слову. Чтобы ты не расслаблялся, – припомнив мне мою собственную отмазку, пропело это мерцающее чудовище и хитрюще так улыбнулось в кружку.