Красная Шапочка выходит на охоту (СИ) - Лакомка Ната

Эти слова задели меня еще больше, чем ее небрежная фраза. Но я промолчала. Анна-Ми и правда повидала больше меня, и хотя мы всегда держались на равных и находились на одной ступени в ордене, старшей считалась, все же, она.

— Отдыхай, мое солнце, — Анна-Ми засмеялась и поцеловала меня в щеку, — а я покараулю до утра. Мне все равно не спится, посижу, помечтаю.

Что касается меня — мне вовсе не хотелось мечтать. Я нырнула в постель и уснула сразу же, как только закрыла глаза. Мне почти никогда не снились сны, но в этот раз мне приснилась Анна-Ми. Она сидела на подоконнике, поджав ноги и обхватив колени. Она смотрела на огромную полную луну, которая кралась по небу, и плакала.

6. В поисках оборотня

На следующий день мы отправились к мадам Латуф.

Хорошая знакомая мадам Анастейши, напомнила я себе. Надо присмотреться к ней, чтобы прощупать «бабушку». О каких таких странностях упоминал священник, списывая их на преклонный возраст мадам Бюссар?

Что касается Анны-Ми, она наслаждалась своей ролью и, казалось, позабыла о нашей миссии. Они с Саломеей расположились в открытой коляске, на главном сиденье, а напротив, спиной по ходу движения, устроились мы с графлм. Доктор уехал рано утром, но обещал прийти к мадам Латуф, и Анна-Ми всем уши прожужжала, как ей нравится местное общество, как ей повезло, что мы оказались среди чудесных, хороших людей, и если бы не противный волк, все было бы так восхитительно!.. так прекрасно!..

Саломея иногда отвечала ей — сдержанно и односложно. Похоже, Анна-Ми совсем извела ее своей болтовней. Мы с графом молчали. Я старалась не соприкасаться с ним даже краем одежды, но дорога была в кочках, и меня то и дело швыряло на графа, чему я была совсем не рада и старалась смотреть в другую сторону, вцепившись в борт до боли в пальцах.

Как и положено камеристке, я держалась позади Анны-Ми, пока Саломея представляла ее гостям и хозяйке.

Мадам Латуф оказалась весьма экзальтированной особой средних лет, в алом тюрбане, увенчанном зеленым павлиньим пером, и со множеством амулетов на пышной груди — здесь покоились (именно покоились!) бусы с «глазом» — темным вкраплением в более светлый камень, которые, как считалось, уберегают от порчи, кресты разных размеров, полумесяцы и шестиконечные звезды Давида, и это не считая каких-то местных амулетов из тряпочек и разноцветных ниток.

— Как странно, что Анастейша ничего о вас не рассказывала! — встретила мадам Латуф мою подругу. — А ведь у нас с ней не было тайн друг от друга!

— Мой дедушка и мадам рассорились задолго до моего рождения, — скромно пояснила Анна-Ми. — Но я решила, что пора положить конец этой глупой ссоре. Бабушка уже стара, кто знает, сколько ей осталось…

— Не волнуйтесь, — торжественно провозгласила мадам Латуф, и Саломея снова закатила глаза. — Я обещаю, что дорогая Анастейша проживет еще очень долго, и переживет еще всех нас! Такие люди живут долго, их поддерживают совсем иные силы, чем нас, простых смертных…

— Да ладно вам, мама, — прервал ее сын — городской глава, который расстегнул камзол, выставив на обозрение плотный живот, туго обтянутый атласным жилетом. — Ничем она не отличается от нас, — и он закинул в рот тартинку с паштетом.

— Ты не прав, Эрман, — возразила мадам Латуф. — Дорогой Анастейше открыты такие знания, которых нет у обычных людей. Скептики вроде тебя посмеиваются над этим, но ты не можешь не видеть, что наш город стал ареной битвы сил добра и зла, и грядет финальная битва…

— Мы поймаем этого проклятого волка — и дело с концом! — разозлился Эрман, принимаясь за вторую тартинку. — Вот приедут королевские ловчие — и устроим еще одну облаву, тогда ему никуда не скрыться.

— Королевские ловчие? — тут же переспросила Анна-Ми, и мне стало стыдно, что я мысленно упрекала ее в том, что она забыла о своих обязанностях. — Когда же они приезжают?

— Я жду их со дня на день, — заявил Эрман, потянувшись за третьей тартинкой. — Они уже в Родезе, сегодня пришло письмо.

— Они отчаянные люди, — промурлыкала Анна-Ми. — Приезжают открыто, оповестив о своем приезде…

— А чего им бояться? — удивился городской глава. — Пусть волки боятся!

Тут мне захотелось совсем как Саломее закатить глаза. Оборотень, наверняка, затаится, когда появятся королевские охотники.

Мне пришлось поскучать, пока гости пили чай со сладостями. На правах камеристки я не была отослана в людскую, а села в уголок комнаты, за камином, достав молитвослов. Но прочесть молитву мне не удалось. То и дело я посматривала на гостей, и слышала серебристый смех Анны-Ми, и иногда — бархатистый голос графа. Странно, но его звучание я выделяла среди всех гостей, хотя граф говорил негромко и редко.

Но вот с угощением было покончено, дамы разбрелись по диванчикам и оттоманкам, рассматривая альбомы и болтая, господа пили коньяк, а я ждала, когда стемнеет, чтобы тихонько ускользнуть из дома мадам Латуф и наведаться к третьей заподозренной ведьме — травознае.

Подошла Анна-Ми и незаметно сунула мне в руку грушу — их подавали к столу. Груша была ароматной и желтой, как солнце. И сладкой, наверняка. Анна-Ми лукаво подмигнула и вернулась к мадам Латуф, заговорив о «бабушке Анастейше».

— Вы — камеристка, милочка? — у камина остановилась моложавая дама внушительного роста с орлиным профилем. — Помогите, будьте любезны. У меня расстегнулось ожерелье…

Я вскочила, всем своим видом выражая готовность помочь, и застегнула крохотный замочек на жемчужном ожерелье в три ряда.

В это время мадам Латуф громко обратилась к графу Лагару с просьбой спеть.

— В прошлый раз вы составили такой чудесный дуэт с мадемуазель Саломеей, — сказала она, играя глазами поверх веера, в то время как граф посматривал на нее со снисходительной улыбкой. — Просим, месье! Мадемуазель!

— Просим!.. Просим!.. — полетело со всех сторон.

Саломея посмотрела на брата и подошла к роялю с таким видом, будто делала королевское одолжение. Она достала ноты, села на стульчик и кто-то услужливо поставил канделябр на пюпитр. Граф Лагар встал к роялю, оперевшись локтем, и зашептался с сестрой.

Все внимание было устремлено на них, и я посчитала, что уйти сейчас для меня — самое удобное. Никто и не заметит, что камеристки нет.

— С вашим ожерельем все в порядке, мадам, — шепнула я на ухо даме, которая просила меня о помощи. — Прошу прощения, мне надо выйти…

— С вашей стороны это было бы несусветной глупостью, — сказала она, не отрывая взгляда от Лагаров. — Послушайте, как они поют. Лучше чем в королевской опере.

Задерживаться было бы глупо, но какая-то неведомая сила остановила меня.

Саломея коснулась клавиш, заиграла, и граф запел.

Что за голос! Я задохнулась, потому что в груди стало тесно от восторга. Этот голос был серебряным, сладкострунным, он звал, манил, обещал… Потом к нему присоединила свой голос Саломея, и это было сродни ангельскому пению, когда забываешь обо всем, кроме небес и вечности.

Песня была старинная, о возлюбленных, разделенных морем. И они, стоя на разных берегах, просили волны расступиться, открыть путь любви.

Не на меня одну пение брата и сестры произвело впечатление. Дама с жемчужным ожерельем прослезилась и утирала слезы, не таясь. Девицы замерли, позабыв про альбомы и сплетни, а мужчины пожирали глазами прекрасную Саломею. А она и в самом деле была прекрасна — томная, с блестящими, как звезды, глазами, такая же таинственная и притягательная, как ее брат.

Я посмотрела на графа, и наши взгляды встретились. Мне вдруг показалось, что он поет для меня. Только для меня — обещая рай на земле, лишь бы я пришла к нему, сквозь бурю и волны. И я чувствовала, что готова броситься хоть в море, хоть в огонь, лишь бы слышать этот голос снова и снова…

Но песня закончилась, и я словно очнулась от зачарованного сна. Дама с жемчугами промокнула глаза платочком и сказала:

— Ну как? Я оказалась права? Признайте, что такого нигде больше не услышишь. Это дар Лагаров, проклятый дар, но такой прекрасный!..