Черная луна (СИ) - Мах Макс
"Интересно, сколько может стоить такая миниатюра?" - подумала она мимоходом, отложив в сторону портрет и взяв в руки "Дневник".
Пролистнула страницу, две. Прочла фразу, другую. Записи в дневнике делала ее мать. Она начала его за несколько месяцев до отъезда из Горанда, вела по дороге в Эринор и продолжала вносить новые записи, - но уже гораздо реже, - в течении года после свадьбы с Корнелиусом Гемма.
"Вот как? - удивилась Герда, выхватив несколько фраз из описания самой свадьбы, - Так "папенька" в ту пору не имел еще баронского титула?"
Дневник следовало внимательно изучить, но, по-видимому, не сегодня. Хотя, Герде и было любопытно, что такого в этом портрете и в этом дневнике, что их пришлось прятать в особом тайнике?
Она поспешно собрала содержимое шкатулки в один из пустых кожаных кошелей, доставшихся ей от матери, и, стараясь не оставлять следов, перепрятала в свою тайную сокровищницу. В стене, за одним из камней - он выпал сам собой, когда Герда пыталась вбить туда колышки для платьев, - находилась ниша, ее собственный тайник, в котором хранились несколько кошельков с золотыми и серебряными монетами, векселя банкирского дома "Горм и сыновья" на семьсот пятьдесят золотых гульденов и подорожная, с которой Герда собиралась когда-нибудь в будущем навсегда удрать из этого дома и из этого города. Подорожная, выписанная на имя эдле Александры-Валерии ди Чента девятнадцати лет отроду двадцать лет назад в городе Арона, что в Великом герцогстве Горанд, лежала в секретере матери среди прочих бумаг. Год выдачи подделать оказалось совсем несложно: и 1663 год превратился в 1685. Конечно, Герде всего шестнадцать лет, а не девятнадцать или двадцать, но выглядит она достаточно взрослой, чтобы не вызвать подозрений у пограничной стражи...
2.
Весь следующий день Герда маялась от тоски и какого-то совершенно незнакомого ей душевного томления. Чего-то ей, словно бы, не хватало, было нужно, необходимо. Вот только Герда никак не могла взять в толк, что бы это могло быть. Не голод, не жажда и, скорее всего, не страсть. Во всяком случае, никакой влюбленности к кому бы то ни было она, вроде бы, не испытывала. То есть, снова же ничего конкретного, но томление плоти, насколько было известно из книг, это чувство более, чем конкретное, потому что всегда направлено на определенного человека. Однако, в том-то и дело, Герда не могла облечь свои чувства в слова. Потому, наверное, и мучилась, принимаясь то за одно, то за другое, но ничего не доводя до конца.
Вот так, не зная, чем бы себя занять, - поскольку все вдруг стало ей не интересно, обыденно и пресно, - Герда прожила этот день, и еще один, и следующий после него. Лучше ей, однако, не становилось. Скорее уж, наоборот, делалось хуже. А между тем, по городу гуляли слухи о некоей таинственной незнакомке, - чуть ли не иностранной принцессе, - появившейся на балу у короля и вскружившей голову не только знатному иностранцу - графу из далекой Московии, - но и самому наследному принцу. В конце концов, слухи эти достигли и самой Герды. Об этом говорили за обеденным столом в доме барона Геммы, об этом же, не преминув по ходу рассказа подмигнуть хитрым глазом, поведала ей Кирса, да и королевские гвардейцы не переставали во всеуслышание обсуждать "неземные стати" горандской аристократки. Однако даже эти рассказы не утоляли неизвестно откуда взявшуюся жажду, утолить которую не представлялось возможным, поскольку Герда не знала, чем бы ее можно было унять.
Так продолжалось три дня, пока однажды Герда не посмотрела на Замковую гору. В тот день она бесцельно шаталась по городу и незаметно для себя оказалась вдруг на Королевский миле. Вывернула на широкий проспект из узенького переулка, прошла несколько шагов с севера на юг и, непроизвольно подняв взгляд, увидела холм, внешнюю крепостную стену и королевский замок. И неожиданно безымянное чувство обрело плоть, и Герда поняла, что все дело в том, что ей очень хочется попасть во дворец. Нет, "хочется" - неправильное слово. Ей просто жизненно необходимо было оказаться во дворце, хотя, спроси ее кто-нибудь, зачем ей это нужно, она вряд ли смогла бы это объяснить. Наверное, поэтому в тот день она даже не подумала что-нибудь предпринять в этом направлении, но всю ночь не находила себе места, просыпалась и засыпала, ворочалась и не знала, что с этим делать. Ответ пришел к ней следующей ночью, когда во сне к ней снова пришла Другая Герда. Эта Герда была чуть постарше и намного красивее, но это несомненно была она, та самая Герда, которая показала ей тайник в секретере матери. Женщина строго посмотрела на нее и сказала жестким, непререкаемым тоном:
- Не спрашивай, зачем. Просто делай! Я тебе плохого не посоветую. Ты должна попасть во дворец. Не важно как, не важно куда, но надо бы побыстрее, и, лучше всего, в тронный зал...
После той ночи она целый день ходила сама не своя. Разум твердил, что это безумие, но душа не желала его слушать, и, в конце концов, он сдался, отступив там, где властвовали одни лишь чувства. Итак, все было решено, но оставался вопрос, как ей попасть во дворец. Идеи, приходившие ей в голову, были одна сумасброднее другой, но все они были бесплодны, поскольку неосуществимы. А Герде нужен был верный план, такой, который можно претворить в жизнь...
***
Она появилась на Игровом поле в последний предвечерний час. Было еще светло, но воздух, как говорят в Эриноре, уже пах сумерками. Кое-кто из гвардейцев все еще стрелял из луков по ростовым мишеням, и там было на что посмотреть: длинный тисовый лук, - а он, и в самом деле, длинный, - дистанция триста футов и отточенные движения крепких молодых стрелков. В другое время и под другое настроение, Герда наверняка уселась бы на пологом склоне старого вала и наблюдала за соревнованием лучников. Тренировка у них, едва начавшись, всегда превращалась в азартную игру "кто кого". Кто бьет точнее. Кто стреляет быстрее или, вернее, кто пустит больше стрел за одну минуту. И, разумеется, кто закинет стрелу дальше всех. Любопытное зрелище, особенно для тех, кто разбирается в вопросе. Герда разбиралась, хотя сама стрелять из лука, по очевидным причинам, не могла. Впрочем, она девушка, ей и не надо. А вот следить за ходом поединка ей очень нравилось. Впрочем, не сегодня. Сейчас ее занимали совсем другие дела, и поэтому она пошла к мечникам.
Присела рядом с отдыхающими гвардейцами, и слово за слово - со смешками, подхихикаванием и непринужденной "стрельбой глазками" - между ними быстро завязался тот род веселого, ничего, вроде бы, не значащего разговора, который простолюдины называют пустым трепом или болтовней. Шумно, весело и практически ни о чем. Вернее, почти ни о чем, потому что, если барышня болтает с парнями, то в таком плетении словес всегда найдется место легкому флирту. А там, - слово за слово, - и флирт становится все напряженнее и острее. И поскольку Герда, норовившая обычно уйти от "горячих" тем и опасных намеков, на этот раз демонстрировала "не детское" воодушевление, которому научилась у девушек Кирсы, то и гвардейцы пошли дальше. Переглянувшись и решив между собой, кому на этот раз светит девичья любовь, они быстро разошлись кто куда, и Герда осталась наедине с Питером Хоффом. Дала воодушевившемуся парню подержать себя за руку. Искренно смутилась, когда другая его рука легла ей на бедро. Притворно испугалась, что их кто-нибудь увидит, и быстро согласилась с предложением, убраться с луга под сень деревьев. Опушка крошечной березовой рощи находилась совсем рядом, буквально в нескольких шагах от них, и уже там, за первыми деревьями Герда позволила Питеру себя поцеловать.
Следует отметить, это был первый поцелуй в ее жизни, но она была так напряжена и взволнована, что даже не поняла, нравится ей это или нет. А между тем, осмелевшие руки Питера начали приподнимать подол ее платья, и Герда поняла, что время пришло. Она разорвала поцелуй, рванулась из рук Питера и заорала во весь голос, что-то вроде, "Караул! Насилуют!" Швы на платье были подпороты заранее. В паре мест оно и вовсе было порвано, но прорехи до времени были прикрыты лентами, наметанными на живу нитку. Достаточно было рвануться посильней, и в жалкие лохмотья превратилось не одно только платье. Порваны оказались так же нижняя юбка и сорочка из тонкого полотна. Ну, а царапины на предплечьях и на икрах ног она нанесла себе заранее.
