Вера Огнева - Дети вечного марта. Книга 1
— Но вы же туда так и так собирались.
— Если ты с нами идешь на фест, тогда — да. Тогда смысл есть. Если ты с нами не идешь, нам там тоже делать нечего. Дадим пару представлений в Венсе, дальше — на югозапад. Там зима теплее. Мне о девочках надо заботиться.
— Не сомневайся, кот, — подал голос Чалый, — тебе у нас понравится. Покрасим тебя в черный цвет, кольцо золотое в ухо вденем, дадим гитару — такой цыган получится, пальчики оближешь. И ни один стражник не привяжется. А там, и насовсем с нами останешься. Это ты еще наших женщин не видел. Как увидишь, сам в табор запросишься.
Саня сидел к костру боком. Припекало. Он отодвинулся, вспомнил о кружке, поболтал содержимое, понюхал, хлебнул…
Чем бы еще заняться? Можно блох половить. Но, во-первых, таковые на нем не водились; во-вторых, не вежливо — лошади ждут. Девчонки притихли. Тоже ждут. У Чалого улыбка от уха до уха — зубы наголо. Красивый цыган, значительный. Такому не захочешь, да поверишь. Шак, наоборот, уставился в землю. На роже ни одна морщинка не дрогнет. Что же делать?
Саня закрыл глаза. Под веками мерцали всполохи.
Горел костер. За костром стояли кибитки. Много кибиток. Чалый соберет большой табор. И пойдут они по долам и весям. Красивые, вольные, черные. Кто натуральный, кто — крашеный. Какая людям разница — цыгане. С одной стороны любопытно, с другой — боязно.
Прикочевали на край деревни, сразу женщины по дворам идут. Хозяйка, куртку купи. Твоему мужу понравится. Нет мужа? Давай наворожу. Завтра сваты придут. Денег нет? Отдай курицу. У тебя в сарайке квохчут. Не бойся, мы такие же люди как ты. Давай, давай курицу. Ай, молодец. Жди завтра сватов…
У кибитки стоит старый одноглазый цыган. К нему ребятишки подбегают. В доме с соломенной крышей одинокая тетка живет. Мужа нет. Хозяйство справное. Старый цыган кличет молодого: Сашко, пойдешь в тот дом. Сашко, — невысокий, коренастый с пышной кудрявой шевелюрой, с ясными светлыми глазами красавец, — идет к тетке, заговаривает, смеется, показывает ровные белые зубы, подмигивает, улещает. Можно не сомневаться, оставит тетка парня ночевать. И на завтра оставит и на послезавтра. А на четвертое утро, проснувшись, да потянувшись от стонотного ночного счастья, не найдет ни парня, ни кошеля, что в сундуке лежал, да и самого сундука не найдет. Выбежит на подворье: стайка распахнута, сарайка — тож. Тихо пусто, а за плетнем соседка, которая вчера от зависти чуть не удавилась, на всю деревню хохочет: лови свое счастье.
Всполохи… Шак по пояс в воде толкает осевшую телегу. Мокрый, до судорог замерзший Саня тащит на тот берег Цыпу. Несет на плече, как волки барашков. Обрывая кожу на ладонях, цепляется за ветки и камни. Собака рычит от натуги, тянет завязшую лошадь. Сечет холодный дождь. Фасолька плачет на том берегу.
Если он уйдет с Чалым, — и не продадут, разумеется, — будет жить в свое удовольствие. Много ли надо, чтобы людей обманывать? Он, считай, всю жизнь их обманывал, человеком прикидывался, как мамка научила. Закружится кот. Серьгу в ухо… гитару дадут. Будет петь, бабам в глаза заглядывать. Главное — не забывать, что за тобой смотрят. Шаг в сторону — тебя за шиворот хвать: куда, котяра, наладился?
Хлеб, сало, луковица, немного вина… суровый Шак, ехидный собака… девочки. Некому будет нести Цыпу на берег, сама пойдет по пояс в ледяной воде, цепляясь за телегу.
Саня передернул плечами. В теплый летний вечер по коже продрало морозом. Полоса шерсти на спине встала дыбом.
— Шак, я пойду с тобой.
— До конца? — поднял голову Апостол. На Саню глянули темные усталые глаза. Ни радости, ни одобрения, ни тем паче торжества. Разве, отблеск понимания. Да какое понимание! Просто тени играют, сбивают глупого кота с толку. Ведь завтра же будет локти кусать, клясть себя за дурость.
— До конца пойду, — твердо сказал Саня.
И чуть не завалился на спину. Фасолька, обхватив сзади руками, зацеловала в затылок, в шею, затормошила.
— Ах, ты мой котенька! Ах, ты мой ласковый.
Чалый сидел, дергал верхней губой — точь-в-точь лошадь — сейчас укусит. Шак Апостол наконец улыбнулся. Собака нехотя поднялся с нагретого места:
— Пошли, Санька, цыган из лесу принесем. Пусть их баро забирает.
* * *Телега, подскакивая на мелких ухабах, переваливалась боками. Трясло, так что клацали зубы. Правила Солька. Цыпа сидела, вцепившись в бортик. Лежа на соломе, Саня пытался читать.
Зряшное дело. Не то, что буквы, вся книжка прыгала перед глазами, бешеным зайцем. Упустив в который раз строчку, кот захлопнул книгу, поискал, куда спрятать и, наконец, засунул себе в мешок. На привале, случится минутка, он ее опять откроет.
Второй день задворками княжества Венс они пробирались к восточной границе. Чалый указал дорогу верно. Может, и пожалел потом, только слово не таракан, влезло в чужое ухо, не выковырнешь. Шак с Собакой то и дело сверялись с нарисованной на старой клеенке картой. По ней, до границы оставался дневной переход с небольшим гаком. Гак они решили не считать. Вряд ли Чалый сильно ошибся. Так что к вечеру арлекины рассчитывали добраться до лесного урочища, по которому в этом княжестве было принято гонять контрабанду.
Саня поежился. Не думал, не гадал, жил в согласии с законами, — старался, во всяком случае, — а тут попал, так попал. И обратной дороги уже нет. Он себе ту дорогу отрезал собственным поганым языком. Сто раз была права мамка: гордость еще ни одного кота до добра не доводила. Ехал бы сейчас у Чалого в кибитке, халву кушал, вином запивал. Сам весь черный, в ухе серьга, на ногах шикарные сапоги лучшей цыганской работы. А еще бы ему Чалый дал рубаху красного атласа. О! Гитару забыл. Гитара бз-з-зым-м-м. Вай, вай, вай, загубила-а-а ты мою головушку…
— Цыпа, а вы давно вместе?
— Давно, наверное.
— Что значит: наверное? Ты разве точно не помнишь?
— Помню. Только я не всегда была с ними. Уходила.
— Надоело скитаться?
— Меня замуж взяли.
— И что?
— И ничего! — обернулась Фасолька. — Отстань от нее.
Саня, оторвался от созерцания облаков. У Сольки даже спина выражала возмущение. Он глянул на Цыпу. Та продолжала цепляться за бортик. Пальцы побелели, глаза закрыты, сморщилась. И так не красавица, а стала уж просто-таки страшна. И вот-вот расплачется, сообразил кот.
— Цыпочка, прости, если обидел. Я ж не хотел.
Вроде и не виноват, а кажется, что виноват. Ну, бабы! Никогда не знаешь, от чего они крик поднимут. Что он такого сказал-то?
— А хочешь, я тебя на коленях подержу? Брось ты этот бортик. Иди ко мне.
Цыпа будто не слышала. Саня переполз к ней и мягко боднул головой в живот.
— Цы-ы-па? Ну, погладь меня. Сразу с души камень свалится, — подсунулся под руку, которая не сразу, но таки провела по лохматому затылку. — Еще, еще гладь, а я мурлыкать стану.
Над головой заквохтало. Саня посмотрел. Цыпа уже точно не собиралась реветь. Сморщенное личико разгладилось. Она опять хихикнула. За ней следом звонко залилась Солька:
— Ну, Санька, ну, хитрец. Давай я тоже заплачу, а ты меня пожалеешь.
— Чтобы Апостол мне потом шею свернул?
— Делать ему больше нечего. Если бы он всем моим мужикам шеи сворачивал, в стране бы население уполовинилось. Ты на то, что ночью было, не смотри.
— Я думал, он твой муж, — смущенно отозвался Саня.
— И он, и Эдвард. Они оба — мои мужья. И ты будешь. Только, чур, с ними не драться. Каждому достанется. Я ж — Фасолька.
Что-то такое про дриад говорили. Саня думал — байки. Ан, нет. Его мгновенно обдало жаром. Он даже от курицы отодвинулся. Сухое жилистое тело Цыпы вдруг показалось деревянным. А рядом, руку протяни, перед глазами туда сюда ерзает широкий зад Сольки. Телегу в очередной раз подбросило. Саня, считай, не заметил. В штанах стало тесно. Лицо запылало. Он потянулся и сунул руку девушке под ягодицы.
— Ой! — заорала Солька. — Ты, что с ума сошел?
— Ага, — глухо прорычал Саня.
А нечего. Пусть не дразнится. Фасолька обернулась.
— О! Так бы и сказал, что не терпится. Мне ж разве жалко? Цыпа, держи вожжи.
Курица без звука оторвалась от бортика и кое-как перебралась на облучок, а светловолосая румяная Солька колобком скатилась в руки коту.
— Ну, где ты там… Хо, котик… Вот так котик! Погоди, я сама развяжу… Сумасшедший. Погоди. Какой ты гладкий… О-о-о! А-а-а! Погоди. Вытащи. Я хочу потрогать. М-м-м…
Давай! Давай. Еще. Еще. Еще. Не отпускай. Ай, ай… А-а-а-а!
Все уже кончилось, но Саня не сразу от нее оторвался. Внутри звенела пустота. Телегу трясло. Когда поднял голову, перед глазами прыгали гладкие Солькины груди. Он провел по одной пальцем. Девушка застонала. Над верхней губой у нее собрались бисеринки пота. Саня перекатился на бок. Девушка сладко потянулась, подставляя горячую грудь ветерку. Юбку не одернула. Так и лежала, раскинув в стороны полные белые ноги. Сане показалось: от переполнявшей ее сейчас жизни, зазеленеет солома, на которой только что произошло соитие. А уже через минуту она вскочила, затормошила Цыпу:
