Дмитрий Володихин - Мятежное семя

Дмитрий Володихин

МЯТЕЖНОЕ СЕМЯ

повесть, 2001 год

антология «Фантастика 2002. Выпуск 2» (2002)

2508 год от Сотворения мира

«Раб, будь готов к моим услугам». - «Да, господин мой, да». - «Восстание я хочу поднять». - «Так подними же, господин мой, подними. Если не поднимешь ты восстание, как сохранишь ты свои припасы?» - «О раб, я восстание не хочу поднять». - «Не поднимай, господин мой, не поднимай. Человека, поднявшего восстание, или убивают, или ослепляют, или оскопляют, или схватывают и кидают в темницу».

«Диалог господина и раба о смысле жизни»

Луна покинула небесную таблицу.

Для нежного и холодного существа по имени Син[1] несносны грубоватые ухаживания крепыша Ууту. В месяцы дождя и долгих теней этот неотесаный грубиян выступает не в полной силе. Его можно терпеть, можно даже оспаривать его право овладевать небесной таблицей изо дня в день... ибо изысканным натурам неприятна любая регулярность. Порой они подолгу ведут беседу среди бледнеющей тьмы. Она, высокая, худощавая Син, осыпает мужлана колкостями, тонкие губы ее растянуты в презрительной усмешке... Он, кряжистый коротышка, мускулистый живчик Ууту, терпит ее издевательства, все пытается завести с нею дружеский разговор, но, конечно же, напрасно. В конце концов он прекращает спор своей властью, поскольку именно он владеет временем света. «Уходи!» - повелевает он Син. Тогда ей остается только смириться и уйти в изысканные сады тьмы. Но для столь неторопливой беседы пригодны лишь месяцы дождя и долгих теней. Сейчас другое время. Реки полноводны, из земли не ушла плодоносная сырость, но месяцы зноя еще впереди. Стоит второй месяц суши, солнечный диск просыпается рано, жар его нестерпим для белой кожи Син. Уста его источают странный аромат, от которого хочется быть побежденной... Но Ууту и сейчас еще не в полной силе, лишь время зноя и коротких теней сделает его владыкой.

...Луна убежала с небесной таблицы.

Миновала последняя доля второго шареха. Ибо на земле, занятой победоносным воинством полдневных городов, доли отсчитываются от лунного заката и следующего лунного заката - по шесть доль в шарехе. Во втором шарехе Син появлялась в виде сияющего серпа. В первом она шествовала посреди небесных знаков юным серпиком. Наступила первая доля нового шареха текущей луны, третьего. По ночам холодная красавица будет выходить из города теней в наряде полнолуния...

Каждую долю в Высоком шатре войска Баб-Ану сменяется командующий, а вместе с ним ануннак, дающий силу и мудрость его приказам. Три лугаля трех мятежных городов и три ануннака, чья сила безгранична... Что может остановить могучий Урук, священный Ниппур, богатый Эреду, когда силы трех великих городов собраны воедино? Кто устоит против них?

Лугаль Халаш, князь священного города Ниппура, откуда начался великий путь ануннаков-освободителей, занял кресло из черного дерева. В такую рань сюда не зайдет никто из тысячников. Войско должно отдохнуть перед битвой. Они устали. Долю назад подошли отряды из-под Сиппара. Гарнизон сопротивлялся до последнего, в рядах борцов Баб-Ану, осаждавших сиппарскую цитадель, не хватало теперь каждого третьего. Шарех назад пала Барсиппа. И тоже пришлось потрудиться. Пускай отдыхают. Возможно, сегодняшняя доля завершит все их предприятие. А ведь в самом начале риск представлялся столь высоким, а прибыль столь сомнительной...

Халаш был родом из молодой семьи, еще два поколения назад не имевшей права защищать свою жизнь, свое имущество и свой скот в стенах ниппурской крепости, когда город осаждали враги. Даже за право торга приходилось платить! Теперь все переменилось. Ан! У твоих ног лежу я в пыли, тебе пою, твоей власти жертвую лучшее. Ты дал мне сияние мощи, какого не имеют и цари бабаллонские. Ты возвысил меня, и я слуга твой. Теперь все переменилось. Лугаль ниппурский, поставленный царем Донатом, мертв. Старые семьи унижены и смирились, а те, кто не смирился, пошли под нож. Праведники изгнаны из священного города, столичные чиновники скормлены псам. Молодые сильные семьи никому не уступят власть над Ниппуром. Ан! Послужим тебе до конца и совершим тот очистительный обряд над дерзким Баб-Аллоном, какой тебе нужен. О Ан!

Его семья - из купцов, а еще того раньше они кочевали на самых границах Царства, не желая платить подати, рыть каналы и отдавать родичей в солдаты. Отец Халаша помнил те времена, когда старейшие никак не могли решить: осесть ли роду на земле ниппурской или сделать город своей добычей.

Лугаль раздувал ноздри. Привычка торговца: по запаху, исходящему от драгоценной ароматической палочки, определять, сколько сиклей серебра сейчас тлеет и превращается в дым. Напрасная трата. Да и весь этот поход следовало бы несколько... удешевить. Слишком много запасных стрел. Люди дешевле бронзы. Слишком много провизии. Конечно, войско идет по землям союзников, и негоже обижать славный город Киш. Но ведь война... Да и земля - не священная земля Ниппура. Кое-чем можно было бы и попользоваться.

Тонкий аромат перемешивался со смрадом, силился победить его и не мог. Полбеды, что всю ночь в шатре пробыли буйные влюбленные и запах их неистовых схваток все еще не выветрился. У звероподобного урукского лугаля Энкиду кожи не видно под шерстью, а его ануннак Инанна имеет странную привычку являться в обличье хрупкой девушки, на вид ему (ей? кто их поймет?) не дашь и пятнадцати солнечных кругов... Так вот, это полбеды Но чем, великий Ан, так несет от его собственного, ниппурского ануннака Энлиля? Чем? Сколько мы с ним вместе, но привыкнуть невозможно. Сидит на другом кресле, из чистой бронзы, до чего же дорогая блажь! Пребывает в любимом обличье - человекобыка. Бычьего в нем - рогатая голова и... разумный человек не обратит внимания, а женщины долго провожают взглядом. Никогда, ни единого разу Энлиль не прикрывал этого одеждой. Все что угодно, только не это. Ну хорошо. Бык. Но запах-то не бычий. Простая ходячая говядина пахнет привычно; вообще скотина, она и есть скотина, пахнет она вся уютно, по-домашнему. Как можно не любить скотские ароматы? А этот... Только по видимости бычьей породы. Тянет от него чем-то непонятным, но очень, очень опасным. Оно и понятно: ануннаки - сильный род, люди против них, как псы против львов. И глаза - совсем не бычьи. Когда Энлиль является в человекоподобном виде, нет в нем ничего необычного. А сейчас... Даже смотреть страшновато. Добро бы один стоячий зрачок, как у кота. А тут - по три таких зрачка в каждом глазу.

Энлиль заговорил. У него был голос зрелого мужчины. Глубокий, звучный. Но совершенно обыкновенный. Ничего особенного. Язык городов темного Полдня он знал, похоже, с рождения. Все ануннаки говорят на полдневном наречии чисто и складно, точно выговаривая все слова. Впрочем, они также чисто говорят и на столичных говорах; никакой разницы - высокая эта речь или низкая. То же и с языком низкорослых эламитов. И даже редкие пришельцы с темной Полночи, люди-быки, чья мощь ужасает, говорят с ануннаками свободно, хотя их птичье щелканье, кажется, позабыто уже всеми со времен Исхода. У бородатых и черноголовых людей суммэрк, первейших слуг ануннаков, - своя речь. Ануннаки понимают ее, а люди Полдня - нет... ну, почти нет. Ведь все языки суть дети одного, старшего. Может быть, это речь людей-быков... Когда-то Халаш поинтересовался, как называется язык ануннаков в тех местах, откуда они сами родом. Энлиль засмеялся и в ответ издал странное басовитое гудение. Ничего человеческого... Вот, мол, Халаш, как называется. Запомни, мол, может, пригодится.